Урановый рудник
Шрифт:
— Врешь, борода, — сказал он. — Промискуитет — это стадия неупорядоченных половых отношений в первобытном обществе, да и то предполагаемая. Если хочешь знать мое мнение, господин-товарищ Энгельс ее попросту выдумал. Это я тебе ответственно заявляю, как человек, проверивший его теорию на опыте. Понимаешь, поначалу я на это дело как-то не обращал внимания — других забот было навалом. А потом гляжу: нет, надо порядок наводить! То подерутся из-за бабы, а то и резню устроят. До стрельбы дело доходило, а у меня ведь не только каждый человек
— Поначалу — это когда же? — спросил отец Михаил.
Кончар хмыкнул, искоса глядя на него.
— Думаешь, я не вижу, что ты из меня информацию вытягиваешь? — сказал он. — Когда и почему — это, брат, не твоего ума дело… пока. Сойдемся поближе, все тебе расскажу как на духу.
— А с чего это ты взял, что я с тобой ближе сходиться стану?
— А у тебя, борода, выхода другого нет. Ты же понимаешь, что подохнешь просто так, ни за что, и про подвиг твой во имя веры ни одна собака не узнает.
— А подвиги не для того совершаются, чтоб про них узнавали, — возразил отец Михаил. — Подвиг — он потому и подвиг, что человек жизнь свою отдает без расчета на вознаграждение, потому только, что совесть ему так велит.
— Да, брат, тебя не собьешь, — с невольным уважением произнес Кончар. — Хорошо тебе в духовной семинарии мозги вправили, ничего не скажешь! Говоришь, как поп, дерешься, как солдат… Нет, такого, как ты, в расход пускать — расточительство! Погоди, дай срок, мы с тобой еще подружимся.
— Да что это с тобой? — искренне удивился отец Михаил. — То кричал, что я тебе враг, а теперь в друзья набиваешься… Мухоморов переел? Синица говорила, что ты на меня здорово обозлился, а ты ко мне чуть ли не целоваться лезешь…
— Синица правильно говорила, — усмехнулся Кончар. — Уважение уважением, а обозлил ты меня крепко. Ну, думаю, гнида бородатая, я тебе устрою, я тебе покажу, как заточки в голенище прятать! А потом…
— И что потом?
Кончар помедлил, будто решая, стоит ли продолжать, вынул из кармана пачку сигарет и протянул ее отцу Михаилу.
— Закуришь?
— Не курю, бросил, — отказался батюшка.
— Значит, раньше все-таки курил… А потом, значит, бросил… Как же, понимаю — духовное лицо!
— Вот именно, — сухо сказал батюшка. Странно, но курить ему не хотелось совсем, хотя раньше, бывало, это греховное желание накатывало на него с необыкновенной силой и в самые неподходящие моменты, особенно когда приходилось выслушивать исповеди прихожан.
— Самое время снова начать, — заметил Кончар и, чиркнув колесиком самодельной зажигалки, со вкусом затянулся душистым дымом дорогой сигареты. — Какое ты теперь к черту духовное лицо?
— Да уж какое есть, — еще суше ответил отец Михаил.
Кончар покачал головой.
— Опять врешь, — сказал он спокойно. — Поп из тебя — как из бутылки молоток. То есть наоборот — как из молотка бутылка… Ты не поп, ты — солдат, и солдат хороший.
Отец Михаил
— Я как-то раз зашел к тебе сюда, когда ты после ямы без памяти валялся, — продолжал Кончар, не дождавшись ответа. — Честно говоря, хотел посмотреть на тебя и решить, что с тобой делать — сразу добить или дать очухаться, чтобы потом разделаться с тобой по всем правилам, как полагается… Зашел я, значит, к тебе и вижу… Ну, словом, увидел я твое плечо и сразу понял, что ты за птица.
Отец Михаил невольно опустил взгляд на свое обнаженное левое плечо и увидел краешек армейской татуировки, выглядывавший из-под наложенной Синицей повязки.
— Вот-вот, — сказал Кончар, заметив, куда он смотрит, — про это я и говорю. То-то же ты мне сразу странным показался: с виду поп попом, а Карася одним ударом без малого укокошил. А как увидел твою татуировку, так и понял: если бы у тебя с собой хотя бы двустволочка была, хрен бы мои дозорные тебя взяли и хрен бы мы их из дозора дождались. В общем, если бы не татуировка, ты бы уже давно подох, борода. Это из-за нее я к тебе Синицу приставил, из-за нее сказку сочинил — мол, когда окрепнешь, снова в яму…
— Ах, сказку?
Кончар усмехнулся.
— Шибко-то не радуйся, — сказал он. — Песенку помнишь? Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… Не договоримся — будет тебе вместо сказки суровая быль. Но мы договоримся.
— Это с чего же ты взял, что мы договоримся?
— Да с того, башка твоя еловая, что мы с тобой одинаковые! Всего-то и разницы, что ты прямо с войны в попы подался, а я оттуда же — в лесные духи… Так это, считай, одно и то же.
Информация была очень любопытная, но в данный момент отцу Михаилу было не до информации — последние слова Кончара требовали немедленного ответа. Чувствуя, как к горлу подступает клокочущая волна в высшей степени греховного гнева и не рискуя открыть рот, дабы не выпустить ее наружу, отец Михаил молча оторвал от тощего тюфяка, на котором лежал, здоровую правую руку и, сложив пальцы этой руки в незамысловатую фигуру, сунул ее чуть ли не в самый нос Кончару.
— Это еще что за пантомима? — удивился Кончар, разглядывая увесистый батюшкин кукиш.
— Может, мы с тобой в чем-то и похожи, — сказал отец Михаил, справившись с гневом, — да только в самом главном мы разные.
— Это в чем же? — заинтересованно спросил Кончар.
— А ты не понимаешь? — держать руку на весу оказалось тяжелее, чем представлялось отцу Михаилу, и он с облегчением уронил ее вдоль тела. — Ладно, объясню. Я, конечно, плохой священник, в этом ты прав. Но я, как умею, Господу служу, а после него — людям. А ты никому не служишь, кроме своей гордыни.