Урановый рудник

Воронин Андрей Николаевич

После второй попытки ему ответили, и насмешливый прокуренный голос сквозь треск помех поинтересовался, в чем дело — уж не к мамке ли захотелось? Мальчик сердито ответил, что дело спешное, и на принятом среди людей Кончара странном жаргоне объяснил, что вниз по реке плывет Семен Захарович Потупа собственной персоной, с туго набитым рюкзаком и очень довольный собой.

После коротенькой паузы голос в наушниках отдал короткий приказ. «Конец связи», — сказал в ответ мальчик и, сдвинув назад наушники, упер в плечо приклад снайперской винтовки.

Потупа все еще стоял в лодке, держа в руке погасшую папиросу и настороженно озираясь по сторонам. Выстрел из «драгуновки» был похож на щелчок

сломавшейся под чьей-то неосторожной ногой сухой ветки. В левом нагрудном кармашке пиджака Семена Захаровича, куда обычно кладут носовой платок и где Потупа, как правило, носил запасной коробок спичек, вдруг возникла аккуратная круглая дырка. Несостоявшийся беглец покачнулся, взмахнул руками и, подняв фонтан брызг, упал за борт.

В дальнейшее путешествие дюралевая «казанка» отправилась одна, без пассажира. Мальчик на дереве немного понаблюдал в прицел за плывущим вниз по течению телом, а потом вынул нож и стал, сопя от усердия, вырезать на прикладе винтовки аккуратную зарубку — всего лишь третью по счету, но, по всему видать, не последнюю.

Глава 11

Отец Михаил лежал на койке, наблюдая за появлением в камере хозяина здешних мест — Кончара. Койка под отцом Михаилом была железная, скрипучая, самого что ни на есть казенного образца — не то больничная, не то казарменная. Пожалуй, все-таки казарменная, потому что вместо обычных спинок по углам ее торчали кверху металлические штыри, на которые, как помнилось батюшке со времен его армейской службы, можно было установить койку второго яруса. Эта казарменная кровать очень хорошо вписывалась в общую картину, отменно гармонируя с военной формой и армейским вооружением лесных людей; другое дело, что при всей своей гармоничности картинка получалась совершенно безумная, не лезущая ни в какие ворота и никак не поддающаяся осмыслению. Отец Михаил давно уже пришел к выводу, что понять, что это за место, в котором он оказался, ему без посторонней помощи не удастся, а помощи ждать неоткуда. Синица, единственный человек, который охотно вступал с ним в разговоры, родилась и выросла здесь и потому принимала все здешние странности как нечто само собой разумеющееся, вполне нормальное и даже единственно возможное. Она знала много слов, о значении которых отец Михаил мог лишь догадываться, но слова и понятия, с помощью которых можно было бы описать происхождение и первоначальное назначение этого военизированного дикарского стойбища, в ее лексиконе отсутствовали.

Охрана с отцом Михаилом в переговоры не вступала; за долгие дни и ночи, проведенные на скрипучей железной койке, батюшка устал строить предположения и догадки, и потому неожиданное появление в камере самого Кончара его не только встревожило, но и обрадовало. Конечно же, человек-медведь явился к нему не просто так, а с каким-то разговором. Разговор этот мог быть посвящен всего-навсего времени и способу предстоящей казни, но отца Михаила это не слишком пугало: он давно смирился с неизбежностью гибели и хотел лишь узнать, для чего, с какой целью Господь даровал ему эту отсрочку, не дав умереть в яме. Объяснить это мог только Кончар; батюшка ждал этого разговора и действительно обрадовался: приход Кончара означал, что он все рассчитал правильно, а не просто выдавал желаемое за действительное.

Кончар вошел в камеру, как обычно, в сопровождении двух вооруженных человек из своей свиты и первым делом одним небрежным жестом убрал автоматчиков из помещения. Те молча попятились, не спуская недобро поблескивающих глаз с распростертого на койке священника; дверь за ними закрылась, и батюшка остался один на один с Кончаром.

Великан с неизменной медвежьей шкурой на плечах приблизился к кровати. Двигался он

легко и бесшумно, и отец Михаил снова подивился таящейся в этом громадном теле силище и координации движений. В Кончаре поражала не столько физическая мощь, сколько легкость, с которой он этой мощью управлял. В нем не было даже намека на медлительную бычью неуклюжесть, присущую некоторым очень сильным людям, — это был прирожденный боец, стремительный и ловкий. Ввиду этого отец Михаил оставил промелькнувшую было мысль о попытке, вскочив с постели, огреть Кончара по голове тяжелым табуретом с железным сиденьем. В принципе, он мог это проделать, ибо был уже далеко не таким слабым, каким старался выглядеть, однако Кончар явно принадлежал не к тому сорту людей, что позволяют просто так, за здорово живешь, лупить себя по башке предметами обстановки.

— Ну, здорово, борода, — с неожиданным дружелюбием произнес Кончар и, подвинув ногой ближе к кровати табурет, так и не ставший орудием нападения, с удобством на нем разместился. — Как самочувствие?

— А ты как думаешь? — нарочито болезненным голосом проговорил батюшка и на мгновение закатил глаза, будто бы от великой слабости. — Тебя бы, жулика косматого, к медведю в яму кинуть, ты бы тогда не спрашивал, как себя после этого чувствуют.

Кончар быстро оглянулся через плечо на дверь и снова повернулся к отцу Михаилу. На лице его, против всяческих ожиданий, появилась хитроватая, добродушная улыбка.

— А тебя, между прочим, никто силой в яму не гнал, — заявил он. — Ты сам туда полез, по своей воле. Скажешь, у тебя не было выбора?

— А по-твоему, это выбор? — сердито огрызнулся отец Михаил. Злость его была наигранной; на самом деле ему было чертовски любопытно узнать, с чего это вдруг Кончар так резко переменил свое отношение к нему. — Хорош выбор: драться голыми руками с медведем или задницу тебе лизать! По мне медведь лучше.

— Вот я и говорю: ты сам выбрал, — сказал Кончар.

— А я говорю, что ты обыкновенный жулик, — заявил батюшка. — То есть необыкновенный.

— Ну, будет, — даже не думая злиться, сказал человек-медведь. — Что ты лаешься, как баба? На тебя это совсем не похоже. От слабости, что ли?

Отец Михаил промолчал. Вообще-то, он избрал такую линию поведения именно для того, чтобы показаться слабым и раздражительным, как все больные, беспомощные люди, но сказать: «Да, от слабости», естественно, не мог — это наверняка показалось бы Кончару подозрительным.

— Да, — сказал Кончар, задумчиво разглядывая отца Михаила, — ты и впрямь слаб, как я погляжу. Хотя и не так плох, как Синица рассказывает. Жалеет она тебя, что ли? Ты смотри, борода, не забивай девке голову своими глупостями.

— Твои глупости, конечно, лучше, — проворчал отец Михаил, стараясь не показать, как встревожила его проницательность Кончара.

— Мои глупости? — Кончар, казалось, был искренне удивлен. — Это какие же, например?

Отец Михаил подумал, что надо как-то увести разговор в сторону от Синицы, а заодно попробовать разжиться хоть какой-то достоверной информацией.

— Да ты вокруг погляди, — предложил он. — Тут у тебя все — одна сплошная глупость. Перья какие-то в головах… Смолоду в индейцев не наигрались, что ли?

— Ну, перья… — Кончар добродушно ухмыльнулся. — Перья, борода, это знак отличия. Медали нам тут чеканить не из чего, понял? А отметить человека, бывает, надо — замочит он кого-нибудь или, скажем, тройню состругает…

— Это как же вы определяете, чья тройня? — ядовито осведомился отец Михаил. — У вас же тут полный промискуитет!

Кончар опять усмехнулся, ничуть не обескураженный словом, которое, помимо него да отца Михаила, вряд ли было знакомо хоть кому-то на двести верст в округе.