Уроки автостопа или Как за 20$ объехать весь мир
Шрифт:
— Я сказала, что мне до Камышина только потому, что увидела двоих мужчин и сначала хотела посмотреть, что вы за люди. Я поеду с вами до Пятигорска, если вы будете относиться ко мне, как к сестре.
Вроде бы сформулировала корректно, но они сначала опешили, потом обиделись:
— Вот ты как о нас думаешь! Ты что, часто встречала плохое к себе отношение? — потом стали хохотать. — Главное, ты не начни к нам приставать. Ничего хуже нет, чем когда женщина пристает.
— Как было бы плохо, если бы ты была обыкновенной. Три минуты удовольствия, а потом
Чтобы разговор не крутился все время вокруг одной темы, с помощью Шекспира, обеспечившего мне накануне ужин и ночлег, я подняла уровень беседы, а затем перевела его на духовные реалии…
Говорить можно все, что угодно. Сталкиваясь с непривычным взглядом на мир, люди либо сразу же его отвергают, либо принимают к сведению, как новую информацию. Но иногда, правда очень редко, простой разговор приводит к изменению сущностного сознания. Возникает впечатление чего-то грандиозного: кажется, изменяется не только система ценностей в индивидуальном сознании, но и сам мир. Восходящие потоки увлекают, от высоты захватывает дух…
Аршавир подвел итог моим философским размышлениям:
— Вот теперь я действительно отношусь к тебе, как к сестре. Все желание отбила. Даже если будешь в моих объятиях, сексуального волнения не возникнет.
И он действительно заключил меня в братские объятия — я не возражала. На меня обрушился поток признаний:
— Только ты сможешь меня изменить! Вытащить из грязи, по уши в которой я давно уже сижу!
В Калмыкии поборы на каждом посту, а их в одной Элисте четыре. И на каждом повторяется типичный диалог:
— Давай двадцать рублей и проезжай.
— Могу только десять.
— Мало. Двадцать. Думаешь, мне не холодно тут стоять?
— А с чего это я должен давать? У меня все в порядке.
— Ну ладно, давай десять.
Мы ехали без остановки. Армяне поочередно менялись за рулем. Отработав свою смену, Петя сворачивался на сиденье клубочком и засыпал. А Алик все время доставал меня разговорами, из-за чего мне за эту ночь ни разу не удалось сомкнуть глаз.
В 10 часов утра они высадили меня у поворота на Минводы, в восьми километрах после Грачевки, а сами поехали в Ставрополь.
Я остановила молодого дпсника — на 70 км до Алексанровского. По пути он рассказывал мне обо всех местных достопримечательностях. Ехали мы строго со скоростью 90 км/ч.
— Интересно, почему мы едем так медленно? Вы машину бережете? Или принципиально соблюдаете все правила? Или просто не любите быструю езду?
Его ответ меня удивил.
— Когда я еду один, я жму на газ, потому что скучно. А сейчас я растягиваю удовольствие.
Я долго смеялась. Теперь, когда меня кто-то везет слишком медленно, у меня сразу же закрадывается подозрение — а не растягивает ли он удовольствие?
После
— Вот украду тебя и сделаю своей второй женой, — сразу заявил он, но никаких реальных попыток претворить свои угрозы в жизнь не предпринимал.
Когда заехали в Кабарду, я вспомнила, что не взяла юбку (в прошлый раз я ходила на Кавказе в платье до щиколоток).
— А у вас женщины в брюках ходят?
— А ты думала, Кабарда — это Туркмения? У нас на улицах можно встретить девушек даже в набедренных повязках. Они называют их "миниюбками"!
В Баксанском ущелье остановилась, как это чаще всего и было во время всей поездки, первая же машина. Аслан вначале завел разговор о вещах нейтральных — об окружающем пейзаже и местном климате. Затем неожиданно:
— Что ты скажешь, если я начну тебе в любви объясняться?
— Ничего хорошего. То, что ты, видимо, имеешь в виду, не имеет никакого отношения к любви.
— Только это и существует. А все остальное только в книжках.
— Любовь — это то, что наполняет жизнь смыслом и бесконечным блаженством. Это суть мира, сок жизни. Как же ты живешь, если не знаешь самого главного?
Около часа мы простояли перед Тырнаузским постом. Говорили о вечности жизни и бренности оболочек, о сокровищах, которые не могут быть потеряны или украдены… Вопросы, которые он задавал, свидетельствовали о том, что мы в одном потоке, что его сопротивление ослабевает. Большая часть была высказана не словами: у нас уже было создано общее поле и общение шло непосредственно. Постепенно, одно за другим падали укрепления, его дух высвобождался, а глаза, в которых сначала светилась только похоть, засияли другим светом… Он казался потрясенным и просветленным:
— Я никогда этого не забуду… Теперь я понял, как ты ездишь. Ты всех так заговариваешь. А ведь признаюсь тебе, когда я остановился, у меня были дурные намерения. — И все же, — Скажи, только честно, ты сейчас совсем желания не испытываешь?
— Абсолютно.
— А почему тогда вначале мою руку отталкивала, а теперь ее сжимаешь?
Только тут я заметила, что конвульсивно вцепилась в его руку:
— Вначале ты был мне чужим, а потом я почувствовала тебя — чем ты живешь, как воспринимаешь окружающее. Твой мир так беден, что мне стало больно за тебя. Ты стал мне небезразличен, даже, может быть, дорог. И твою руку я держу, как держала бы руку родного человека — брата, которому плохо и которому я хотела бы помочь.
— Так это жалость?
— Нет. Сострадание.
— Какая разница?
— Жалеют, оставаясь в стороне. А сострадание возникает тогда, когда чужая боль становится твоей болью, чужая проблема — твоей проблемой. Поэтому жалость — всегда снаружи, а сострадание — глубоко внутри.
У села Баксан остановился белый "Мерседес" до Кисловодска. Водитель, тоже Аслан, взял сигарету и спросил:
— Не куришь?
— Нет.
— А спиртное пьешь?
— Очень редко.
— А от чего ты испытываешь кайф?