Услышь мою тишину
Шрифт:
Меня все еще потряхивает от злости и обиды на Сороку.
И на себя.
Нет, я злюсь только на себя.
А взбудораженные разговором мысли о Паше, которые я так пыталась подавить, вытесняют из головы все другие размышления и думы.
Интересно, как он сейчас живет?
Впервые мы со Стасей увидели его в год окончания школы, летним солнечным утром в фойе колледжа искусства и культуры — у мамы не было денег на дорогостоящие вузы, впрочем, мы бы все равно подали документы именно туда. Хохоча и прикалываясь, мы пробирались сквозь шумную толпу к выходу, когда Стася дернула меня за рукав.
— Глянь, какой качественный мальчик! — В ее взгляде
Я тоже обернулась — возле столов приемной комиссии стоял растерянный высокий парень с идеально красивым лицом. Он машинально смахнул со лба русую челку, отливающую медью, и я заглянула в медовую глубину его огромных глаз… Кажется, я выругалась, забыла закрыть рот и так и стояла на месте, пока Стася тайком щелкала камерой телефона и тихонько скулила.
Мы очень быстро выяснили, что зовут красавчика Паша, что он играет на аккордеоне и даже является лауреатом каких-то конкурсов, узнали, в какой группе он будет учиться, разыскали его страницы в соцсетях. На них он не представал таким уж неземным — как и мы, мотался по заброшкам и концертам в клубах, выпивал, тусовался с разными людьми. Когда нужны были деньги — играл в парке вальсы, но больше тяготел к гитаре. Так что в сентябре мы без всякого пиетета решительно подвалили к нему и познакомились. Или он к нам… не суть.
Вокруг нас всегда вертелись интересные личности — творческие, веселые и своеобразные, но Паша выделялся из толпы вечной готовностью прийти на помощь, рассудить, утешить, помочь. Скромность, воспитанность и легкую аристократическую отстраненность он не утрачивал, даже будучи упитым в хлам — и это было удивительно. Когда мы удрали от мамы, Паша собственноручно притащил из отцовского гаража старый кухонный стол, табуретки, телевизор и прочие необходимые в быту предметы. Он же приносил нам еду, когда у Стаси не было заказов, а меня выгоняли с очередной подработки, и в нашем пустом холодильнике вешалась мышь.
Паша подписывался на любые авантюры, в любое время суток был готов сорваться из дома, у него всегда водились карманные деньги… А еще он одной улыбкой мог расплавить айсберг и расположить к себе абсолютно любого человека.
Незаметно мы, трое, стали неразлучными.
— Клево. Ты у нас как друг-***, только не ***! — смеялась Стася, вплетая в его длинную челку атласные розочки канзаши, которые мы с успехом научились делать, а он хохотал, лежа на ее коленях.
В первый год знакомства Паша периодически выпадал из нашего поля зрения, а потом в инсте какой-нибудь курицы из колледжа всплывали их совместные фотки в декорациях популярного в городе паба. Но в понедельник Паша неизменно заявлялся к нам с помятым виноватым лицом и терпеливо сносил все подколы и шутки. Постепенно его загулы прекратились, и мы стали тусоваться вместе семь дней в неделю.
Это Стася придумала для него образ парижского мима для выступлений в парке. А я когда-то собственноручно наносила ему белила на лицо…
После тех посиделок с костром и шаманскими танцами сестры мы разлучились на долгие недели — разъехались по разным концам области.
В прошлом июне — таком же жарком и тоскливом, я впервые узнала, каково это — скучать… Душу тянуло и пекло, я не находила себе места, рвалась домой, считала дни до отъезда. Мне не хватало сестры — я всеми ночами ревела в подушку, и мой опухший вид вызывал у Ирины Петровны массу вопросов. А еще мне не хватало Паши. Настолько сильно, что я тронулась умом. Мне больше не хотелось делить его с сестрой, не хотелось, чтобы он так восторженно смотрел на нее, не хотелось, чтобы он
Один мимолетный несерьезный разговор с Ириной Петровной расставил все точки над «и» — я наконец призналась себе в очевидном. Я влюбилась. Давно и бесповоротно.
Судорожно вздыхаю, и пустая болезненная реальность настигает меня — я снова в том же времени года и в том же месте, только триста шестьдесят пять кошмарных дней спустя все здесь непоправимо изменилось. Опираюсь спиной на плетеный подлокотник садовой скамейки и закрываю глаза.
Мой отъезд отсюда напоминал бегство — небрежно побросав вещи в сумку, я опрометью бросилась к станции, как только Паша сообщил в чате, что приедет в город на неделю раньше, чем планировал изначально.
Стася донимала меня печальными смайликами и ныла, что не может оставить незаконченные картины, а я тряслась в поезде, в панике сочиняя слова, которые скажу Паше.
Мне нужно было признаться ему в странном разрушающем чувстве, не поддающемся контролю, освободиться точно так же, как сейчас я освобождаю душу и разум от неизбывной боли в разговорах с Сорокой… Мне, черт возьми, нужно было опередить сестру.
Воспоминания, что недавно уже навещали меня, вспыхивают снова — ранний вечер, усталый город и выгоревшее солнце за высоким пыльным окном кафе, бумажный стаканчик с кофе, салфетки, мои разноцветные ногти, нервно постукивающие по поверхности столика, пальцы, сжимающие браслеты… Я почти ничего не видела от удушающего волнения и ужаса.
Шум торгового центра и голоса людей влетели в раскрывшуюся дверь, Паша, высокий, загорелый, чужой и такой знакомый, вошел в душный зал и направился прямо ко мне. Мир вокруг покачнулся.
Он занял стул напротив и улыбнулся:
— Привет…
А я едва осталась в сознании.
15
Я запрещаю себе думать об этом, но сон побеждает — сковывает, лишает воли и возможности влиять на происходящее, затягивая меня в цветную картинку давно прошедшего дня.
— Привет, — киваю я Паше, стараясь вести себя как обычно, — офигеть, как же долго мы не виделись… Давай, рассказывай, как прошла практика!
— Уф… — Паша театрально вздыхает, и почти достоверное возмущение сияет в теплых бездонных глазах. — Кажется, я получил свои пятнадцать минут славы. Был приглашенной звездой на празднике в каждой деревне района! Развлекал гостей на свадьбе дочки местного фермера! Играл для бабушек в сельских клубах! Словил звездную болезнь и покатился по наклонной — начал требовать президентский люкс, лимузин, трех молоденьких шлюх в номер… Один фиг, расплачивались со мной пирогами, яйцами и самогоном! Но теперь я точно могу сказать тебе… Влада! Я. Ненавижу. Этот. Гребаный. Аккордеон!
Высказавшись, Паша торжественно откидывается на пластиковую спинку, уводит из-под моего носа стаканчик и отпивает добрую половину. Я улыбаюсь сквозь слезы — именно этого придурка мне так не хватало рядом!
— А ты как? Старые ведьмы поделились с тобой древними знаниями? — Паша перехватывает мой взгляд, прищуривается и подается вперед: — Эй, ты чего?
Над столиком повисает тишина, Паша растерянно наблюдает за мной. Никогда я еще не чувствовала себя так глупо…
— Я скучала… — хриплю я, и тут же отворачиваюсь к окну — за мутным стеклом далеко внизу блестит река, по шоссе ползут разморенные автомобили и троллейбусы.