Услышь мою тишину
Шрифт:
«…Вы делаете только хуже. Все вы… — злой шепот Сороки долетает из задворок памяти. — Я устал. Мне паршиво тут. Потому что… все должно идти своим чередом…»
Осознание пронзает молнией. Потрясенно втыкаю в экран, судорожно заправляю волосы за уши, и кусочки безнадежно рассеянного пазла собираются в картинку.
Страдания и скорбь живых по ушедшему близкому человеку… Вот что держит Сороку здесь!
Он не может уйти и чувствует из-за них чудовищную боль.
Вот почему он так упорно заставлял меня вытравить
Захлопываю ноутбук и буравлю взглядом непроницаемую ночную тьму. Мутит, по телу ползут мурашки.
Один из виновных — Ник. Это он не отпускает погибшего лучшего друга. Это он мучится и забивает на себя. После смерти Сороки его жизнь сошла с нужных рельсов и покатилась по неправильному пути.
Мы оба после утраты живем неправильно — погружаемся на дно, убиваем в себе надежды, не видим солнца, не ценим времени, отведенного нам на земле…
Мы живем не так, как должны были жить!
37
Теперь мне ясно, зачем Сорока привел меня на крышу — он хотел напомнить Нику, кем тот был. Хотел, чтобы его друг воскресил в себе стремления и мечты и был счастливым, несмотря ни на что. Чтобы жил…
И не держал тут больше Сороку.
Того же хотела бы для нас с Пашей и Стася — золотые строчки на крыльях так и не познавшего полет самолетика кричали об этом.
Мы тоже должны быть счастливыми. Пусть по отдельности, но должны.
Опираюсь ладонями о подоконник, разглядываю проезжающие внизу машины и людей, не по погоде надевших ветровки. Этим летом невыносимая жара ведет жестокую войну с ураганами и ливнями, от вчерашнего дождя не осталось и следа, лишь кое-где парят еще не высохшие лужи.
Волнение превращает кровь в густой кисель, мышцы немеют, мысли расползаются, как пугливые тараканы.
Сверяюсь с монотонно тикающими часами хозяйки, но они не проявляют милосердия — пора выходить, ковылять к остановке и ехать в Озерки.
За очередной порцией боли. За черно-белой мудрой сорокой, которая окончательно разорвет связь между неприглядным Фениксом и Стасей и освободит мою сестру.
За новой встречей с Ником.
Пульс заходится.
Я так и не определилась, с чего начну разговор. Придется импровизировать, и это хреново — «викинг» может прихлопнуть меня одной левой, если я сунусь на запретную территорию.
Глубоко вдыхаю и выдыхаю, поправляю рукава тонкой блузки, забираю трость и телефон и героически хромаю в темноту прихожей.
Серые коробки Озерков жмутся к чахлым посадкам, отделяющим их от заводов промзоны, на берегу здешнего пруда на разноцветных мотивах покрывал загорают аборигены, изнуренные зноем и духотой.
Троллейбус тарахтит, переводя дух на светофоре, рывком трогается с места и с натугой движется
Металлический голос призывает пассажиров быть взаимовежливыми, но перепалка кондуктора с безбилетником выходит на новый виток. Покидаю место для инвалидов, цепляясь за поручни, двигаю к средней площадке и, с трудом преодолев две крутые ступени, наступаю подошвами на проросшую сквозь асфальт траву.
Старый район навевает безотчетную тоску, ностальгию по былому, прожитому не мной…
Тянет пылью, бензиновыми выхлопами, стоячей водой и канализацией.
Углубляюсь в загаженные дворы, и чувства ощетиниваются в тревоге.
Я каждую секунду ожидаю наступления «тишины», противного писка в ушах и заброса в сознание Сороки, но этого не происходит.
Надпись о мире остается позади, меня окружают однотипные дома с полотнами развешенного на сушилках белья и хламом на балконах. Напротив подъезда Сороки агрессивно переливается вывеска тату-салона.
Мигрень обручем давит на виски, блузка липнет к вспотевшему телу, на лбу выступает испарина. Опускаюсь на доски сломанной скамейки, озираюсь по сторонам и меня обволакивают заунывные шансонные мелодии, шипение воды и масла, запахи щей и гниющего мусора с близлежащей помойки.
Здесь, в этой беспросветной черно-белой реальности, взрослели и боролись за право быть собой двое мальчишек — Сорока и Ник.
Бесшабашный юный Ник из сна вопреки всему заставляет меня улыбнуться.
Я не подготовилась к разговору, не подобрала к нему ключ. Но человек, обладавший такой улыбкой, не может быть плохим и навредить мне.
Поднимаюсь и, стиснув зубы, направляюсь к белой пластиковой двери.
Созданная кондиционером прохлада обдает лицо и пробирается под влажную одежду, из полумрака проступают кирпичные стены с плакатами, фото и дипломы, шторка с языками пламени и восторженная физиономия девчонки.
— Ты все же пришла! — Она выскакивает из-за стойки администратора и до треска ребер обнимает меня.
— Привет! — Осторожно отстраняюсь и плетусь следом за ней.
Я сканирую помещение в поисках Ника, но кресло в углу пустует.
Проследив за моим взглядом, девчонка поясняет:
— Он скоро будет. Пошел за кофе. За тот закидон он поплатился, отвечаю! Я неделю жестко выносила ему мозги!
— Проехали… — Я присаживаюсь на кушетку и, пользуясь случаем, пытаюсь выведать подробности. — А он всегда такой?
— Ну… в общем да. — Девчонка возводит очи к потолку и чавкает жвачкой.
— У него есть семья? — вырывается у меня; я тут же затыкаюсь, но вопрос не смущает девчонку.
— А что, запала? — Она заговорщицки подмигивает: — Он не женат. У него есть сын, но они не общаются…