«Устная история ЕХБ в СНГ»
Шрифт:
– Можно ли приравнять истоки движения автономной оппозиции к 70 годам?
Нет, это позже немного. Но начало можно считать, как первая ступенька отчужденности Совета церквей от братьев. Не братьев от Совета церквей, а наоборот. Совет церквей создал оппозицию сам, своими руками. И вот мы приехали туда с Антоновым и от Совета церквей имели полномочия. Приехали, узнали, где они собрались. Там человек 30 было собрано. Григорий Абрамович, и Бондаренко, и все братья Шумейко, Величко - все, с которыми мы работали. Зашли, поприветствовали братьев. Они нас тоже поприветствовали, но руки не подают. Я говорю: «Братья у вас есть что сказать Совету церквей»? Они говорят, что есть. Я: «Ну раз мы прибыли по поручению Совета церквей, то вы можете нам сегодня высказать. Вот с Иван Яковлевичем нам поручено. Можете изложить?» Они: «Можем». Я: «Ну, изложите». Они: «Хорошо, мы изложим на бумаге». Но они написали письмо немного раньше. И Крючков, прежде чем нас послал к ним, уже получил это письмо. Письмо подписано Гаммом и еще одним братом от имени 30 или 40 человек. У меня есть копия этого письма. Братья написали так: «Дорогой брат Геннадий Константинович, мы поздравляем тебя с освобождением (или праздником Пасхи или другого праздника). Мы благословляем тебя на всякий труд, мы твои братья. Мы собрались здесь, чтобы высказать наши предложения. Мы хотели бы иметь встречу с тобой, чтобы высказать наши не только пожелания, но и предложения как вести в дальнейшем работу среди братства, чтобы оно было более благословенным, с большим успехом». Вот такое примерно письмо. Оно короткое, примерно, на одном листочке. Крючков получил это письмо, но не зачитал нам его и говорит, что оппозиция уже прислала ему письмо, и чтобы мы выезжали и разбирались с этой оппозицией. И мы поехали. Говорим им: «Вы написали в письме, что вы оппозиция? Он нам ничего не читал, а сказал что вы там очень сложное что -то написали». А они написали там свои предложения. И говорят: «Мы написали, что хотим иметь встречу, мы не против ходатайства за узников, но чтобы эти ходатайства были выдержаны в духе христианства, чтобы не было требований, оскорблений в адрес правителей, этим мы только усугубим положение. И когда пишут ходатайство, не принуждать тех, кто не хочет, а добровольно, например, общее ходатайство о ком -то. Написали. И кто хочет подписывать, пусть подписывает. Не принуждать тех, кто не желает подписывать по каким -то мотивам». Вот такие предложения, действительно, братские, которые заслуживают внимания. Мы привезли эти предложения. Братья говорят, что это все это - оппозиция и только начало. И так эту оппозицию стали создавать. После совещания делали обыск в доме, в котором проходило это совещание, поскольку не дали им туда протокола, а потом обвинили, что вопрос был поставлен только о регистрации, а практически провели избрание Совета церквей, утверждение и так далее. И сделали обыск. Крючков ушел на нелегальное положение в глубокое подполье. Это тоже 70 год. Уже с ним нельзя было часто встречаться, только периодически два раза в год, а то и раз. Или через пленку. Он напишет пленку, передаст, а ему в ответ напишут пленку. Братьев, с которыми мы работали 25-30 человек, теперь не привлекались. Все ограничивались узким кругом. Возникло недопонимание. Теперь братья едут от Совета церквей уже с подозрительностью, в каждой общине видят оппозицию. Так Среднеазиатское
– С кем Крючков непосредственно работал и писал пленки?
Это он сам писал.
– Откуда он получал информацию?
У него были более приближенные, которых чаще привозили на встречи с ним. Миняков был ответственный кассир, к нему средства стекались. Уже стали поступать из-за рубежа (какая сумма мало кто из членов Совета церквей знал, потому что никогда эта сумма не называлась на наших расширенных заседаниях Совета церквей, мотивируя тем, что мы вам скажем, а потом станет известно другим, придет к властям, начнутся обыски, поэтому лучше не говорить эту сумму). А Миняков высказал так: «Если мы назовем сколько у нас сейчас средств, то перестанут жертвовать поместные церкви. Не будем пугать их, чтобы они думали, что мы имеем недостаток в средствах, это будет побуждать их побольше жертвовать». Вот такое было состояние. Также у нас не было определенного места хранения, а надо полагать что средства были большие, покупали на них ценности. Я присутствовал когда Миняков и Крючков решали это перед реформой. Геннадий говорил: «Ты организуй и пошли сестер, выдай им средства, и пусть они в ювелирных магазинах скупят драгоценности, золото, а потом их сдать можно и получить деньги». Это может быть разумное дело, чтобы деньги не пропали, но зачем они хранятся, когда последнее отбирают. Нет чтобы родственников узников содержать, а они там лежат, что их некуда деть вплоть до того, чтобы золото надо скупать, ценности какие -то. Сколько там средств было не знаю, но сам Миняков высказал так: «Я раздал по городам сестрам, чтоб они хранили». Он даже позабыл города и тех сестер, которым он давал эти деньги. Какая небрежность в таком служении! Никакой отчетности, ни прихода, ни расхода, неизвестно. Только что на печать мы знаем и на родственников узников. Но родственников узников содержат объединением, а не Советом церквей, а оттуда только члены Совета церквей содержались. Значит только на печать, но там уже были из-за рубежа средства и немалые суммы. И сейчас там в Туле, говорят, большой офис построен из тех средств.
– Кого -то еще выводили и исключали из состава Совета церквей в период начиная с 70 года и до тех пор пока Вас вывели из состава руководства Совета?
Да. Антонова Ивана Яковлевича дважды выводили из Совета церквей. Один раз за то, что когда он был в узах и освободился (поместная церковь его семье оказывала помощь продуктами или чем -то другим), то жена его рассказала, что поместная церковь ВСЕХБ оказывала ей помощь и она предложила, чтобы он пошел и поблагодарил их за оказанную помощь. Он пошел, поблагодарил и сказал там: «Братья, сестры, я очень благодарен, что вы заботились о моей семье и хочу помолиться». Это донесли Крючкову, и Миняков сказал: «Какое ты имел право! Ты, член Совета церквей, пошел во ВСЕХБ благодарить их. Тебе что не хватало?» Я говорю: « Да, не хватало. Ты- кассир, и на тебе лежала обязанность обслуживать и содержать семьи Совета церквей. Вот эту семью ты должен был содержать, а ты же ни копейки не дал. А поместная церковь знает, что эта семья должна обслуживаться (им же сказали, что эта семья Советом церквей будет обслуживаться), поэтому объединение их не обслуживало, зная что ты обслуживаешь, а ты не дал ни копейки сюда. Три месяца они ничего не получали». Я когда приехал к ней и спросил: «Когда вам средства привозили?». Она говорит: «Три месяца уже не привозят». У ней дети, она не работает, чем им жить. «А ты теперь укоряешь, что ему помощь оказали, ты виноват». И вывели Ивана Яковлевича за то, что он ходил поблагодарить, что его семью не оставляли и поддерживали его материально. Но потом его опять ввели в Совет церквей. При этом сказали ему: «Ты должен покаяться, попросить прощения». Что он и сделал, и его ввели в Совет церквей. Второй раз тоже за какое -то невыполнение (я не помню) выводили, а потом опять ввели. Сейчас он так держится, не знаю оформил пенсию или нет, но Совет церквей должен его содержать, все- таки он все время там проработал и стажа не имеет, был на нелегальном положении, да в тюрьме. Вот так он и держится сейчас, что скажут то и выполняет. Хотя я имею некоторые отзывы, что Иван Яковлевич уже не тот, которого мы знали как пастыря. Он очень способный, действительно, как пастырь, подход к душам, сострадательный, устройство церквей, это у него очень хорошо. Он один из таких, которых бы желательно побольше. Выводили из Совета церквей и Батурина и других братьев. Батурина я не знаю за что вывели, но его посадили на домашний арест, чтобы он никуда не уезжал. И такое бывает в братстве. И так он бедный и умер, потому что когда ему объявили, он не долго пробыл и от инфаркта умер. Также выводили некоторые общины из Совета церквей за невыполнения чего -либо. Приедут братья такие, наломают чего -то через колено, а церкви не согласны, вот они и церкви выводили из Совета церквей. Так и Киевскую общину вывели, прямо общину вывели полностью вместе с пресвитером, но она не потеряла от этого благословения и растет. На сегодняшний день все в норме.
– Батурина вывели уже после Вашего ухода из состава Совета церквей?
Да, Батурина вывели после меня. Меня вывели в 79 году. Мы провели еще съезд в нашем регистрированном доме молитвы, и когда на регистрацию стали подавать заявления, то нашу общину зарегистрировали. И когда зарегистрировали общину, то я поставил в известность всех братьев Совета церквей (только Минякова не было, он где -то отсутствовал, хотя он не работал, но и не присутствовал на этом совещании), и я сказал: «Братья, нам предложили зарегистрироваться. Что вы на это скажете?». Крючков сказал: «Да, навряд ли вас зарегистрируют». Я говорю: «Но я ставлю вас в известность, а если зарегистрируют, то мы же приняли решение в Туле подавать заявления с уставом, все полностью. Мы так и сделали. Подали и теперь меня приглашали и сказали: «Хорошо, давайте заявление, мы будем вас регистрировать». Так что по приезду мы будем писать заявление на регистрацию». И никто из присутствующих там ничего мне не сказал. Я приехал обратно домой и сказал братьям: « Вот так доложил братьям. Братья ничего не возразили, ни против, ни за. Будем подавать». И мы подали. Устав приложили, двадцатку, соблюли все как положено было в рекомендации. И нам выдали регистрацию. Когда выдали регистрацию приехал Миняков (у нас было совещание Совета церквей в Харцызске, мы продолжали проводить их в 79 году), но без Крючкова, потому что когда Крючков был на нелегальном, то он уже не выезжал, а мы к нему ездили, когда он приглашал, и когда нас связные привозили), а так мы периодически собирались здесь без Крючкова. Собрались здесь, в Харцызске, и Миняков выставил претензию: «Почему ты зарегистрировался?» Я говорю: «Мы с тобой принимали участие в голосовании о том, чтобы подавать заявления?» «Да, но пусть все зарегистрируются, но не ты». «Почему я исключение?» «Потому что ты -член Совета церквей, и на тебя будут смотреть все остальные и регистрироваться». «Но мы же для этого и писали, для того и давали рекомендации, чтобы регистрировали». «Это мы просто дали вид такой». «Я не играю в такую игру, или- или, зачем же мы будем играть и обманывать людей? Обманывать верующих? Это не игра. Тогда надо было не ставить вопрос о регистрации. Но когда решили так, чего теперь ты играешься?» Но он так и не снял этот вопрос с повестки дня и поехал к Крючкову. А Миняков в то время был просто член Совета церквей и еще кассиром, потому что он ездил и собирал средства. Ему свозили, привозили с объединений, передавали, а он уже определял их где -то на хранение. Мы имели возможность организовать библейские курсы минимум на 5 предметов: история, гомилетика, экзегетика и др. Это было в 76 году. Была возможность размножить и написать эти пособия, организовать по регионам эти курсы и преподавать. Тогда Миняков сказал: «Зачем эти курсы, ведь тогда братья будут проповедовать лучше нас, и мы потеряем авторитет, братья нас превзойдут». Я говорю: «Если бы все братья проповедовали лучше нас, то мы бы тогда очень радовались, потому что дело Божье будет расти». Вот такое у него было мышление. Потом, когда зарегистрировали все это, поговорили, и было где -то совещание (по -моему в Харькове), Миняков поставил вопрос, что поскольку член Совета церквей свою общину зарегистрировал, то вывести его (меня) из состава Совета церквей. Братья были против и не соглашались, некоторые молчали, боялись, потому что в любой момент могло и над ними такое разразиться. Так и высказал Мисирюк, когда уже голосование произошло, что было половина за и половина против. Половина за то, чтобы не выводить и половина за то, чтобы вывести. Крючкова тогда не было и Миняков сказал о Крючкове, что председатель имеет два голоса и поэтому, хотя его нет, он голосует за вывод. Таким образом на один голос превысило. Объявили меня выведенным из Совета церквей за то, что у меня община зарегистрировалась. И вывели. И тогда братья, Шумейко, делает мне приглашение. Я приезжаю к ним, а они уже собирались там для молитвы. Он говорит: «Михаил Тимофеевич, расскажи как тебя выводили и все остальное». Я рассказал за что, почему. «Ну что будем молиться?
– все что он сказал. Вот так продолжалась работа.
– К тому времени Степана Герасимовича уже вывели из Совета церквей?
Да, его к тому времени уже вывели, примерно, в 78 году. У нас было общение Совета церквей в Ростове. Обсудили все вопросы, положение нашего братства, и Степан Герасимович высказал так: «Вы знаете, братья, я уже настолько устал, что мне нужен отдых. У меня вся психика напряжена. Я когда увижу милиционера, меня трясет просто». Можно было понять человека, что все время на нелегальном положении, бегает, а возраст надо полагать. Он говорит: «Я вот так надумал и говорю вам. После этого совещания я еду домой, в Шевченко. Иду в свой сельсовет и скажу, что я пришел в семью и в церковь. Или вы сажаете меня или я буду работать в церкви и служить Богу. Если посадят, то посадят, а нет, то я буду там». Мы с братьями помолились. Я говорю: «Действительно, устал человек и пусть он избирает так». Но его вывели за эти дела, даже еще больше. Когда он так сказал, а потом поехал домой, взял билет на поезд, и уже объявили подход поезда, вдруг два человека, один с одной стороны, другой с другой, взяли его под руки. «Степан Герасимович, не вырывайтесь. Вы пойдете с нами. Вы арестованы» - сказали они. Сзади стояла машина, открыта дверка. Его в пикап, и повезли в Ростовское КГБ. Там ничего с ним не вели. Он рассказывал, что часа два или три сидел там, а потом машина приехала, и его повезли в аэропорт, на самолет, и в Киев. В Киеве поместили в гостинице. В номере с ним жил работник КГБ. Его там неделю держали. Каждый день приходили на допросы. Допросы были такие: «Как Вы смотрите на Винса, на Крючкова, на Шапталу, на Хорева?» И он говорит: «Я стал говорить, а потом мне дошло, что я говорю. Об одном говорю положительно, о другом отрицательно. Я же им даю какие -то характеристики». Они спрашивают: «О Шаптале, что Вы скажете?» Это он мне рассказывал. Он говорит: «Шаптала также как и я. У него такие же мысли как и у меня. Что он, что я, это -одно». Они снова: «Как Вы смотрите на Винса?» Винса к тому времени уже выслали. Он отвечает: «Винс- наш брат, хороший брат. Его оправили в Америку». «Как на Крючкова?» И тогда он спохватился: «Что же я буду говорить, как я мыслю, они же потом будут делать свои заключения, - и он говорит - Ничего я вам не скажу. Это мои братья все, и я их всех люблю, и все они труженики Божьи». КГБ: «Чем Вы будете заниматься если мы Вас отпустим?» И так целую неделю кормили они его: завтрак, обед, ужин, в гостинице жил, а потом отдали ему паспорт, деньги и говорят: «Мы знаем, что это деньги не Ваши, это деньги для Совета родственников узников. Вы везли их расплачиваться. Мы знаем это». Может это и не те деньги были, но они так сказали. Он тогда отсчитал за гостиницу, за питание: «Это за то, что вы меня содержали. Я с вами расплачиваюсь». КГБ: «Да что Вы,
– Вас вывели из членов Совета церквей или как церковь?
Да, из Совета церквей. Потом, приехав сюда, я еще возглавлял Объединение, и на объединении поставили вопрос о снятии меня с Объединения. И когда стоял этот вопрос, то братья, с которыми мы работали по области (6 больших церквей) сказали, что они против вывода: «Мы знаем этого брата, мы с ним работали, и мы не согласны». Им ответили: «В таком случае, мы и вас выводим из Совета церквей вместе с вашими церквями». Братьев и их церкви вывели. И наша община получилась ни там, ни там. И мы вышли в автономию. В Киеве, по другим областям, в Бресте, на Кавказе, в Ростовской области, когда повыводили всех, тогда братья приехали ко мне и говорят: «Давайте мы создадим наше братское общение, чтобы мы также могли приезжать, молиться, читать, наставлять; чтобы церкви наши не распались, а то дух то какой: предатели и все остальное». Мы стали собираться в Харцызске, назначать братские общения, посещать церкви. Ростовская область подключилась, Кавказ тоже, нас же знали. Так стали вокруг нас собираться общения, и мы продолжали. Создалось братство, а потом уже сказали: «Давайте, братья, мы сделаем объединение, зарегистрируемся, чтобы быть официальным лицом. Из-за рубежа может быть с гуманитаркой помогут. Давайте мы зарегистрируемся». Составили устав и зарегистрировали «Южный регион братства независимых церквей». Это сталось в 1989 году. Михаила Ивановича Хорева подключали, он приезжал к нам сюда как авторитетное лицо Совета церквей. Хотя он и молчал, но однако присутствовал и не возразил ничего. То есть он, практически, молча дал свое согласие.
– У вас по отлучению вели работу Хорев и Румачик?
И Миняков, Хорев, Петерс, Румачик - эти личности проявили себя очень.
– Когда был выведен Румачик?
Румачика уже после меня вывели. Он еще у нас был как вице-президент. Так он себя во всяком случае называл. Мы уже о совещании, которое прошло в Туле 6 декабря 69 года. На это совещание мы подготавливались и договаривались с Крючковым, чтобы все те работники, которые работали в их отсутствии, когда они находились в узах, чтобы все они: пасторы, проповедники, руководители- могли присутствовать на этом совещании. Мы должны были дать отчет о проделанной работе за эти 3 года, или три с половиной. Также здесь должны были дать оценку нашей работы, а мы сложить свои полномочия, передать опять тем, которые возвратились из уз. И потом мы разъезжаемся по нашим церквям, совершаем труд, как мы совершали до этого, а если будет учтено, и братья пожелают привлечь кого- то к труду в Совете церквей, то, пожалуйста, это будет личная беседа и согласие или несогласие человека работать там. На этом мы договорились. Но когда я прибыл на это совещание 69 года в Тулу, то братьев, с которыми я работал 3 года, не оказалось. Я спросил Крючкова в чем дело. Он говорит, что Винс не дал согласия, и потом есть еще и другие соображения. « ...в общем мы их не пригласили», - сказал он. Не пригласили, и братья не поучаствовали здесь. После они собрались отдельно.
– На Ваш взгляд какова была настоящая причина того, почему не пригласили братьев?
Причина та, что подозрительность появилась.
– Были какие-то достоверные факты?
Фактов не было, а были только одни подозрения, и на подозрениях строилось все это. Я уже говорил, что Лидия Михайловна, мать Винса, имела большую подозрительность. Может у нее были основания к этому, но она подозревала тех людей, которые были совершенно свободные, и никаких поводов к подозрению с их стороны не возникало. Но в связи с тем, что кого -то забирали, а кого- то отпускали, а кого -то вообще не арестовывали, у нее слаживалось мнение, что это могли быть связи с КГБ. Где -то арестовали, где- то точку накрыли, где- то общение разогнали, и идет анализ: где и кто был, кто не был, почему это могло случиться, откуда могло просочиться. У каждого могло создаваться свое мнение. Но мнение - это одно, а выдавать за факты - это другое. И когда ее сын Винс вернулся из заключения, то она давала ему информацию из своих соображений, а он, исходя уже из нее, поехал к Крючкову и сказал, что нежелательно, чтобы эти люди присутствовали, поскольку мама плохо о них отзывалась. И они не были приглашены по этим причинам. На сегодняшний день таких подозрений не установлено. Уже прошло время, уже распался Союз, уже где -то архивы поднимают, но ничего не устанавливается того, в чем обвинялись те или другие братья, с которыми мы сотрудничали. А мнения были различные.
– У Вас есть достоверные факты, что это было мнение именно Лидии Михайловны?
Да. Но это было мнение не только Лидии. Периодически были братья, которые помогали ей создавать такие мнения. Такие как Миняков, он с ней непосредственно сотрудничал и давал характеристики другим. Время ушло, и сейчас иногда рассуждаешь сам с собой, размышляешь, и вырисовывается такая картина, что если он имел какую -то обиду на кого- то, какую -то подозрительность, то хотел таким образом расправиться с человеком, или его вывести, или с ним не общаться, или очернить его. Вот так это было практически. Однажды мне с Хоревым поручили расследовать дело Бондаренко по обвинению в том, что он получил сумму в долларах из-за рубежа для Совета церквей, но не обдал, а присвоил их. Вот так создавалось мнение. Это было в 69 -70 гг. или в 71 г. на одном из совещаний Совета церквей, которое проходило в присутствии Крючкова в его резиденции, в глубоком подполье. Мы были туда доставлены связными. На этом совещании Миняков высказал так, что у него имеются достоверные факты о том, что Бондаренко Иосифу Даниловичу было передана большая сумма долларов (какая сумма он не назвал), и что он эту сумму не передал в Совет церквей, а передать он их должен был Минякову (кассиру). А ему эта сумма не поступила, поэтому Бондаренко присвоил ее. И тогда на него легло пятно. Мы рассуждали, и было принято решение, чтобы поехать к Бондаренко и выяснить этот вопрос. Поручено было мне и Хореву Михаилу Ивановичу поехать в Прибалтику и выяснить. Я сказал: «Я не возражаю поехать, но при том условии если с нами поедет Миняков, поскольку он - главный обвинитель. А то что же мы будем говорить из третьих уст, пусть он сам и скажет. Скажет факты и припрет Бондаренко к стенке. Тот или должен признаться или отказаться, но факт должен быть выяснен». Миняков долго не соглашался. Тогда я сказал: «Мы не поедим, так как обвинение можно рассматривать как клевету на брата, если ты не хочешь ехать и выяснять это дело. Раз тебе попала информация, то давай будем выяснять». В конце концов, он согласился. Мы назначили число и сообщили в Ригу предварительно, чтобы братья были собрали церковный совет и не только совет, но и расширенный совет, что мы приедем по вопросу, касающемуся Бондаренко. И мы прибыли туда. Я вел это братское общение. Братьев было примерно 35 человек, большое представительное было общение. Миняков подъехал. Тогда я предложил, чтобы Миняков рассказал о том, что он внес в Совет церквей в отношении тех средств. И он высказал: «Я имею сведения, мне передал достоверный брат, который не солжет, что Бондаренко передана какая -то сумма долларов для поддержки Совета церквей, для семей узников, для печати и для остального». Тогда Бондаренко говорит: «Я первый раз слышу об этом от тебя, я никакой суммы не получал для Совета церквей. Получал какие-то китайские лини или что такое, что у нас, вообще, в стране не ходит. И эта сумма очень не значительна, может быть месячная зарплата одного рабочего. Мы их никуда не дели и раздали как сувениры. Но для Совета церквей доллары мы не получали». Тогда я говорю Минякову: «Ты должен назвать ту личность, которая тебе передала эту информацию, мы должны расследовать кто это, откуда, чтобы все точно было». Он сказал: «Я дал обещание этому человеку не называть». Я говорю: «Если ты не назовешь того человека и выставляешь обвинение на Бондаренко, а он не признает, и другого свидетеля нет, тогда надо полагать, что или ты обманываешь, или ты придумал это, чтобы очернить нашего брата Бондаренко. Ты должен назвать имя или фамилию того человека, мы будем выяснять и выйдем на тех, кто передавал». Но он категорически отказался. Я продолжал: «В таком случае, мы сегодня не рассматриваем Бондаренко, так как у нас нет для этого оснований. Но мы будем рассматривать Дмитрия Васильевича Минякова как члена Совета церквей, от которого вышла информация. Мы рассматриваем это как клевету. Он очернил брата, а это значит, что ложится пятно и на него, и на его семью, а это - последствия большие. Поэтому мы должны рассматривать Минякова как клеветника, подорвавшего имя христианина». Но Миняков все равно продолжал отпираться и не хотел называть имя. Я предложил: «В таком случае, ты должен просить прощения у Бондаренко, за то, что это была неправда, и ты распространил этот непроверенный слух. И если он тебя простит здесь, при твоем покаянии, то мы этот вопрос не поднимаем и не придаем его огласке». Ему ничего не оставалось делать, и он просит прощения у Бондаренко. И тот ему говорит: «Ты подумай, что здесь братьев сидит 30 с лишним человек, а ты такое говоришь. Ты в Совете церквей сказал, еще может где- то сказал, и разнеслось по всей стране. Ты сделал меня вором. И ты теперь просишь у меня прощение. Но я тебя прощаю, я должен тебя простить как христианин. Но что же ты наделал?» В конце концов, Миняков понял, что это очень серьезное дело, встал на колени и стал просить прощение. Мы говорим: «Назови такого человека». Он отказался, и мы поняли, что такого человека не было, и он хотел просто на этом сыграть, очернить брата А почему? Потому что у него сложились неприязни к нему еще с 69 года, с Тульского совещания, когда Винс внес кандидатуру Бондаренко в Совет церквей ввести. Тогда Миняков был против и Крючков. Позже, когда мы были в узком кругу Совета церквей, то Миняков высказал так: «Я почему против Бондаренко. Если мы введем его в Совет церквей, то Геннадию Константиновичу делать тут будет нечего, председателем тогда будет Бондаренко». Я говорю: «Ты так ревнуешь о председателе, но вопрос так не стоит. Если достоин этот человек по своим способностям и качествам быть в Совете церквей, как служитель, то его нужно ввести». Но Миняков добился своего, Бондаренко не ввели по причине проверки слуха о браке. Будто бы он кому -то делал предложение, а потом это предложение изменил. Мы решили проверить. Но когда стали выяснять, то оказалось, что никому он предложение не делал, и та сестра, которая была названа, сказала: «Я первый раз слышу об этом, и никогда у меня в мыслях не было такого, я никогда не претендовала на него, и он не давал мне никаких поводов». Это подозрение было снято, но как высказал Храпов: «Знаете братья, когда человек отхаркивается и сплюнет в платок, то уже проглотить это мерзко для него, он не сможет. И если уже вот так выплюнули Бондаренко, то принять его уже мы не сможем». Он, конечно, не себя имел ввиду, а создавшееся мнение внутри братского совета. Таким образом, хотя мы и выяснили, что за Бондаренко ничего не числится, однако, его уже не ввели, потому что совещание закончилось, все разъехались, а Крючков ушел в глубокое подполье. Тут уже не до Бондаренко было. И так этот вопрос с ним и остался, но имея на него, по всей вероятности, еще недовольство, Миняков хотел положить на Бондаренко пятно. Миняков очень не терпел если кто-то возвышается, как, к примеру, у Сталина если кто возвышается, то его нужно задавить, или убрать, или убить. И у Минякова была такая мания, что если он видел, что больше его поднимается или больше кого-то, то он хотел задавить. Так он однажды высказался, когда мы издали учебные пособия для курсов проповедников, которые хотели организовать. Было пять основных предметов, которым нужно было обучать проповедников, и Миняков сказал так: «Я не советую это делать, и не надо заниматься обучением братьев. Если мы их обучим, и они будут проповедовать лучше нас, то кто нас будет тогда слушать, мы просто потеряем авторитет в братстве». Я очень удивился, что у него такое мнение и говорю: «Дмитрий Васильевич, как ты узко смотришь. Если бы все братья проповедовали и проповедовали бы лучше нас, то тогда бы церкви росли. Мы тогда все радовались бы, а ты ревнуешь о том, чтобы лучше нас никто не проповедовал». Вот такое у него было в характере. И здесь, по всей вероятности, он хотел Бондаренко очернить. А Бондаренко имел большой авторитет среди молодежи, среди церквей, о нем знали на Западе и высказались как-то, что это Билли Греем российский. Конечно, с Билли Греемом его может быть не сравнить, но как герой веры, отдавший свою жизнь и способности, он может именоваться. Иосиф имел высшее судостроительное образование, но ему не выдали диплом, потому что он был верующий. Но он не дорожил дипломом, и был употреблен Господом. А Миняков хотел положить на него тень. Ему это не удалось, и он вынужден был просить прощение. Бондаренко, в конце концов, простил его, и они вместе помолились. Мы написали пленку с Хоревым для отчета о проделанной работе, о том, как мы тут все провели, к чему пришли и передали пленку Геннадию Константиновичу. Я не знаю как отреагировал Крючков. По видимому, он рассчитывал, что это действительно был факт, и этот факт мы должны были подтвердить. Тогда с Бондаренко было бы покончено. Но мы оказывается не выполнили задания возложенного на нас, и вместо того, чтобы возложить вину на Бондаренко, обвинили Минякова. Это в последствии отразилось на мне. Миняков потом приезжал в Харцызск, создавал здесь мнение, обрабатывал братьев и их употребил это затем, чтобы оклевать уже меня. Это я сейчас уже понял, почему Миняков имел ко мне неприязнь такую.
– Где проводились ваши заседания все эти годы? Была ли у вас своя штаб-квартира?
Да, это было в одном месте, у Крючкова. Все было подпольно, и он не менял места жительства. Оно было оборудовано настолько в законспирированном месте, что не подавалось никакого повода, что там что-то могло быть. Это было обыкновенная усадьба на берегу моря недалеко от Риги, приблизительно 70 км. Это был небольшой рыбацкий городок, и в этом городке была усадьба обыкновенная как все. В ней жили верующие латыши. Вероисповедания я не знаю какого, не интересовался, может быть баптисты, а может быть и нет. Там баптистов было мало, и по всей вероятности это были лютеране, потому что там лютеранские церкви, а баптистских церквей в Риге всего одна, и в Валге. Во дворе было строение наподобие украинской клуни или сарая русского, когда -то там стояла молотилка или лошади, но в то время уже там не было ни лошадей и ни молотилок, просто помещение было со всяким хламом. На перекладинах, на балках были набросаны спиленные деревья, дрова, и если туда войти, то такое впечатление, что как- будто лежат только дрова, но сверху них были положены бруски, на них настлан пол и оборудованы паласом стены, потолок, пол. Это помещение было разделено на две части шторой, на спальню и кухню. Был также брат, который занимался обеспечением продуктов. Мы имели связь с Финляндией, и оттуда привозили помощь. Для Крючкова специально привозили прямо на место, чтобы не ходить в магазин. Приедет машина, заедет во двор, брат разгрузил, и через какое -то время выезжает. И Крючков определенное время питался этими продуктами. В этом помещении он проводили все время, 15 или 17 лет, столько, сколько он был в подполье. Выходил только ночью, когда уже темно. И выходил не на улицу, а в другую часть крыши клуни подышать воздухом. В туалет ходил на ведро. Две сестры его обслуживали, приготовляли пишу. Остальные были для того, чтобы кого-то поехать пригласить, кого-то привезти. Вот такой работой они занимались, печатали документы, развозили, выполняли всю канцелярскую работу. Одна сестра занималась большей работой, она у него была секретарем и знала, как напечатать документ, знала направление Крючкова в этом вопросе и очень много ему помогала. И когда братья сделали ему замечание, особенно Храпов: «Для того, чтобы не было соблазна тебе лично, нам, другим, отправь этих сестер и подбери любых братьев, пусть они с тобой будут работать», Крючков ничего не ответил, не принял к сведению абсолютно, но Храпов тоже пострадал. У Крючкова была такая струнка, если кто-то высказывал несогласие с ним, он имел ввиду и потом искал удобного момента, чтобы затем этого человека от себя подальше отослать. Даже Лидия Михайловна сказала о нем так: «Несмотря на то, что мой сын окончил институт, он- инженер, а Крючков просто слесарь, ум у него государственного человека. Мышление такое, с неординарными способностями. Но здесь он как -то зациклился в этом».