Утренний бриз
Шрифт:
— Доложишь товарищу Бубнову, — остановил его Шошин. — А сейчас айда за мной, братишка.
— Куда? — остановился Чекмарев. — Мне еще надо разыскать генерала от инфантерии, как его… прячется контра, а товарищ Подвойский…
Шошин приблизил губы к уху Чекмарева:
— Ильич нас ждет.
Чекмарев уставился на друга.
— Врешь!
— Топай за мной.
Они, пробираясь сквозь густой поток людей по коридорам и лестницам, подошли к белой двери, у которой стоял солдат с нанизанными на штык винтовки пропусками. Шошин вытащил из кармана два мятых квадратика бумаги. Солдат на них внимательно посмотрел, кивнул
— Проходи, — и укоризненно добавил: — Эх, опоздали, раззявы. Ильич-то аккуратность уважает.
Моряки, стянув бескозырки, с виноватыми лицами на цыпочках вошли в кабинет. Ильич прохаживался у стола, накрытого цветной бархатной скатертью, и говорил:
— Вы, посланцы партии, поедете в глубь России, чтобы принести туда пламя революции и зажечь костры восстаний на местах…
Внимательно слушали вождя собравшиеся в его кабинете люди. Их было человек сорок. Это первая группа коммунистов, которых партия и Ленин посылали из революционного Петрограда в далекие уголки страны в помощь местным партийным комитетам. Среди них оказались и балтийские моряки Григорий Шошин и Василий Чекмарев, члены партии большевиков с пятнадцатого года, участники октябрьских событий.
Дальше их жизнь пошла разными путями. Шошин оказался на Урале, Чекмарев — на Алтае, где он формирует отряды красной гвардии, бьется с контрреволюционными бандами. Тиф, несколько ранений приковывают его к постели. Едва оправившись от ран, он снова на коне, в будке паровоза, пешком меряет русскую землю, выполняя приказ партии. И вдруг под Кустанаем кулацкая пуля из-за утла надолго сбивает его с ног. Чекмарев в это время со своим отрядом и при поддержке крестьян-бедняков посылал эшелоны с хлебом в рабочую Москву, в красный Петроград. И вот — тяжелое ранение.
Чекмарева выхаживали в маленьком домике на окраине Кустаная. Город был занят белыми. За голову Чекмарева была назначена крупная награда. А он лежал в бреду. Когда возвращалось сознание, Чекмарев видел над собой низкий черный потолок погреба, паутину в углах, влажные стены, кули с картофелем, бочки с солеными огурцами и помидорами, за которыми его прятали. При каждом шорохе, при звуке человеческого голоса его слабая рука тянулась к изголовью, где лежал верный маузер. В нем осталось всего шесть патронов.
Когда Чекмарев окреп, когда затянулись раны и он смог ходить, к нему в подвал спустился незнакомый, часто кашлявший человек и сказал:
— Вот какое дело, браток. Ты в этих краях нам полюбился. Слово Владимира Ильича принес, да и дело толково вел, но кулаки да офицеры верх у нас взяли. Тебе надо подаваться отсюда.
— Куда же? — Чекмарев подумал о Петрограде. Вспомнил Шошина. Хорошо бы с ним встретиться. Собеседник, покашляв, сказал:
— Не гадай, куда курс тебе, морячок, держать. Партия уже решила. Бери пеленг на Владивосток.
Ты что, тоже моряк? — спросил Чекмарев.
— В Цусиме варился. Осколок японский до сих пор между ребер сидит. Ну да ладно. Слушай, что тебе надо сделать…
Через месяц Чекмарев с подложными документами был во Владивостоке, занятом интервентами и белогвардейцами. По заученному адресу он нашел маленький домик на окраине города, где жил машинист Меркурьев, и явился к нему, когда над городом лежала дождливая темная ночь. Меркурьев, уже пожилой человек, встретил его как старого знакомого:
— Долго добирался. А
Чекмарев, много плававший торговым моряком по иностранным портам до военной службы, а затем участвовавший в заграничных морских походах, довольно бегло говорил по-английски. Василий Михайлович удивился осведомленности машиниста и ответил:
— Вообще говорю, но давно не практиковался.
— Ну что же. Потолкайся по улицам, послушай, как янки болтают, а потом и задание получишь.
Чекмарев ходил по Владивостоку. По мостовым маршировали отряды интервентов десятка стран. В порту было тесно от иностранных военных кораблей. То и дело гремели якорные цепи и опускаемые трапы. Это сгружались на берег новые части интервентов, выкатывались на пристань пушки, походные кухни. Осторожно съезжали по сходням броневики и автомобили с американскими флажками на радиаторах. Интервенты готовились серьезно и основательно осесть на русской земле.
На тротуарах толпились те, кого революция вышвырнула из Петрограда и Москвы. Аристократы, заводчики, биржевые дельцы подобострастно заглядывали в лица иностранных офицеров, надеясь, что они вернут им их прежние привилегии.
Через несколько дней Меркурьев познакомил Чекмарева с американским сержантом, назвав его Кольном.
— Это наш человек. Американский коммунист. Служит в военной цензуре, но работает на революцию.
Кольн, молчаливый, с лицом сельского учителя, принес для Чекмарева американскую матросскую форму, и в ней Василий Михайлович отправился на первое задание. Он встретился в городском саду с группой матросов с американского крейсера «Бруклин» и стал им рассказывать о том, как в Петрограде происходил штурм Зимнего, как выглядит Ленин, как жил в те дни Смольный. Потом он говорил о задачах — революции и целях интервенции. Слушателей было всего восемь человек.
На следующий раз было уже четырнадцать… С каждой встречей их становилось все больше и больше.
И вот новое задание. Честно говоря, Чекмарев волновался. Он должен оказаться на американском крейсере с работами Ленина, с листовками владивостокского подпольного комитета партии.
На Северном проспекте Василий Михайлович поймал извозчика, и тот повез его к центру города.
На углу Светланской и Китайской улиц Чекмарев расплатился с извозчиком и неторопливо направился в порт. У входа его как-то незаметно окружила группа матросов с крейсера «Бруклин». Один из них шепнул Чекмареву:
— Ты крепко выпил…
Чекмарев понимающе кивнул, расслабил мускулы лица и, чуть покачиваясь, зашагал дальше. Моряки затянули веселую песенку, которую обычно пели американские подвыпившие моряки:
Я помню, Мэри, наш маленький домик, Где счастливы были с тобой, — Качаешь ты там восьмерых ребятишек, Вернусь — мы удвоим их счет.Вот и серая громада крейсера «Бруклин».
Чекмарев уронил голову на грудь и качнулся в сторону. Американские товарищи подхватили его и еще одного матроса, который действительно был нетрезв, под руки и поволокли по трапу на верхнюю палубу. Дежурный офицер, рассматривавший в бинокль женщин на берегу, мельком взглянул в их сторону и сказал брезгливо: