Увидеть небо
Шрифт:
Матери не было. Я открыл дверь своим ключом и, погрузившись в запахи детства, прошел к холодильнику, чтобы выложить подарки. После этого я минут десять бестолково шарахался по дому, подмечая изменения произошедшие в мое отсутствие, потом надел калоши и вышел за околицу. В прошлом году я нанял бригаду строителей, которые целую неделю работали на усадьбе, меняя забор, кровлю и обновляя фундамент. Они обшили дом вагонкой, покрыли олифой, после чего нашу старую избу невозможно было узнать. Когда строители уехали, мать, ознакомившись с плодами их труда, расплывчато похвалила неизвестно
– Что-нибудь случилось?
– спросила мать с порога вместо приветствия.
– Почему ты так решила?
– удивился я.
– Просто сегодня - вторник. А твой день - суббота. Иду, смотрю, машина.... С чего бы это?
– Соскучился, - осторожно сказал я.
– Ха, - усмехнулась мать.
Она разделась и прошла на кухню.
– Пойди поищи яйца, - коротко приказала она.
– Я приготовлю поесть.
Я сходил в сарай и насобирал целую миску яиц, доказав перепуганному петуху, что он, в общем-то, никто. Мать встретила меня у порога, забрала миску и спросила:
– Ты ночуешь?
– Вроде как.
– Во двор вода затекает. Как припекло, вся грязь у колодца. Канава, что ли, засорилась.
Я развернулся и пошел под навес за лопатой. Я копал канаву дотемна, а когда вернулся, мать опять не пустила меня в дом, отправила в погреб за картошкой.
– Набери себе мешок, да мне ведра три. Возьми свеклы, да своей бабе скажи, пускай борщ варит
– У меня нет бабы, - сказал я.
– То-то и оно, - зло сказала мать.
Когда я наконец-то вошел в дом, стол был уже накрыт. Дымилась картошка, яишня, пахло квашеной капустой и копченой курой. Я вымыл руки.
– Будешь?
– мать держала в руках бутылку самодельного вина.
– Можно.
Она разлила в пятидесятиграммовые рюмки и убрала в сервант. Рюмка сухого вина - это как раз, чтобы размазать по деснам. Мы выпили каждый по отдельности, без всяких тостов. При этом мать, опрокинув рюмашку, мелко перекрестила рот и пробормотала что-то типа "господи прости". Я вылупился на нее во все глаза потому, что раньше за ней ничего подобного не водилось. Она смутилась. Эта ее секундная слабость повергла меня в еще большее смятение. Но я не торжествовал, просто екнуло под ложечкой. Поднятая рука, пальцы щепоткой. Обыкновенная деревенская старушка. Морщины, глубокие складки между бровями.
Но все это длилось всего лишь мгновение. Она быстро оправилась
– Ну, что случилось?
– в ее голосе звенел металл.
– Ты Игоря Угланова помнишь?
– спросил я.
– Мы как-то, еще в институте приезжали на рыбалку.
– Конечно. Это твой лучший друг.
– Кто тебе сказал?
– удивился я.
– Он и сказал, - она с презрением посмотрела на меня.
– Он всем так говорил в поселке. Хороший парень, добрый.
– В пятницу его убили.
– Жаль, - в ее голосе прозвучала тоска.
– Ты хоть на похоронах-то был?
– Да.
–
– И чего ты испугался?
– Ничего.
– Врешь.
Мы помолчали.
– Его жена... вдова хочет, чтобы я разобрался в его делах. Помог выправить ситуацию с деньгами. Дескать, Игорек мне очень доверял и сам говорил, что если с ним что-нибудь случится, то дело поручить мне. А мне не очень хочется в это дело влезать.
– Ничего другого я от тебя и не ожидала.
У меня по-сумасшедшему заколотилось сердце, я кое-как сдерживал дрожь в руках и все-таки смог спросить:
– Мать, почему ты так ко мне относишься?
– Как так?
– Я так и знал, что ты не ответишь!
– Почему же, отвечу, - теперь в ее голосе сквозило снисхождение.
– Не хочу быть еще раз кинутой.
– А при чем здесь я?
– Знаешь, есть такая наука - генетика, - усмехнулась она.
– Мать, ты не генетик, ты - всего лишь агроном.
– Я - не "всего лишь", - разозлилась она.
– Хорошо, а вдруг я в тебя?
– Вряд ли. А если в меня, то это - еще хуже.
Я не нашелся, что ответить. Мы молча допили чай, потом я убрал со стола и вымыл посуду. Мать пошла расстилать постель. И, хотя я уже давным-давно отвык ложиться рано, здесь, у матери, даже в выходные приходилось отходить ко сну в девять. Ни о каком телевизоре не могло и быть речи.
Когда я перестал греметь чашками, мать сказала:
– Его убил кто-то из своих. Он был слишком доверчивым, все у него были друзья, всех он любил. Я еще тогда, десять лет назад подумала о том, что с таким воспитанием он плохо кончит.
– Меня тоже менты подозревали, - сказал я.
Мать расхохоталась.
– Твой отец был без яиц. Максимум, на что ты способен - сбежать. Убить? Нет!
– Зато ты у нас с яйцами, - не выдержал я.
– Если меня все таки признают виновным, я позову тебя в свидетели. Ты придешь в суд, скажешь эту фразу и меня сразу оправдают. Ты очень убедительна, хотя тобой движет одна ненависть. А как же любовь?
– Я не знаю такого слова, я его забыла.
– А вспомнить слабо?
Она ничего не ответила, просто выключила свет и мне пришлось пробираться к кровати в полной темноте, стукаясь коленями о мебель.
Минут через десять она крикнула мне через перегородку:
– Я бы вспомнила, если бы были внуки. Но от тебя их ждать бесполезно.
На секунду мне показалось, что в ее словах звенят слезы. Но это длилось всего лишь секунду и мне, разумеется, показалось.
Моя сердобольная бабка, которая набивала перину специально для внуков, но умерла, так и не увидев их, наверное, уже давно истлела. А тепло ее рук и запах бестолковых куриц до сих пор согревали меня, обнимая и нашептывая слова светлых сказок, которых я так и не услышал. Слишком многое заставляло меня любить наш старый дом, в том числе и эта вонючая перина, на которой я спал с младенчества. Я по-настоящему отдохнул на ней, без снов, и проснулся утром без чугунного груза событий, свершившихся со мной в последние дни.