Узел (Повести и рассказы)
Шрифт:
Ладецкий молча помял шерсть в руке, понюхал и сунул в карман.
— Пошли домой, — сказал я и сел, чтобы снять сапог и посмотреть мозоль. Она вроде лопнула, и ногу жгло.
— Да уж, поохотились, называется, — вздохнул и выругался Ладецкий. — Медведь сам пришел в поселок, а мы убить не смогли… И все из-за тебя! — крикнул он Худякову. — «Не стреляй! Не смей!» А шкура утопала вместе с твоими паршивыми щенятами. — Он забрал карабин у Худякова и повесил на плечо. — Идемте, конечно, чего сидеть.
Ладецкий круто повернулся и пошел через луговину к лесу. Промокшая энцефалитка, надетая на голое тело,
— Хотел узнать, как мясо в котел попадает, — сказал Гриша, — и не пришлось… Зря ноги бил и колпак потерял.
— Э-э! — крикнул Худяков, глядя вслед Ладецкому. — Ты не туда направился. Нам как раз в другую сторону.
Ладецкий не оглянулся, а только подбросил карабин на плече и нагнул голову. Лай собак и треск валежника утонул где-то в пихтовых зарослях. Стало тихо, лишь шуршала трава под ногами Ладецкого. На опушке тайги он остановился, зябко дернул плечами и нырнул в мелкий подлесок.
— Ладецкий! — крикнул я, снимая сапог. — Давай назад!
— Пошли вы… — донеслось из гулкого, пустого леса. На ноге была мозоль, но такая маленькая, с горошину всего.
— Дай халат на портянку, — попросил я у Гриши, — все равно изодрал, выбросишь…
— Это кощунство — халат на портянку, — отрубил Гриша. — Тем более он последний… Я его починить могу и носить до конца сезона.
— Эй ты! — снова позвал Худяков. — Куда поперся? Ладецкий трещал валежником, продираясь через трущобу, и больше не отвечал.
— Витька, он чо, обиделся? — спросил у меня Худяков. — Вот дурак. Да разве на неудачу обижаются?
— Не знаю, — сказал я. — Вообще он парень не обидчивый.
Гриша неожиданно бросил ружье на землю и, не расстегивая, снял халат через голову.
— На! Хрен с ним, — сказал он. — Помнить, может, будешь, когда полномочным послом станешь.
— Век не забуду, — я разорвал остатки халата напополам и стал обвязывать стертую ногу. — Пришлю тебе десяток новеньких.
— Куда он уходит? — тревожно спросил Худяков. — Витька, его надо завернуть! Эге-ей! — заорал он гортанно. — Назад, говорю тебе! Слышь?! У меня есть шкура! Я тебе прода-ам!
— Сам ты шкура! — донеслось из леса.
Я увидел, как Худякова затрясло. Ноздри вздулись, будто у загнанного коня, и лицо нехорошо побледнело.
— Вернется, — успокоил я Худякова. — Куда он денется?..
— Куда?! — закричал на меня Худяков. — Да я же за вас отвечаю…
Он выматерился и побежал следом за Ладецким.
— А Пухов сейчас — рвет и мечет, — вздохнул Гриша. — Выговор мне обеспечен… Ладецкий! Брось придуриваться, пошли домой!
Я обулся, встал и только сейчас ощутил холод промокшей одежды. Повар тоже, засунув руки в карманы, дрожал и облизывал посиневшие губы.
— Верни-ись! — гремел по тайге голос Худякова и удалялся, глох за расстоянием.
Потом опять все стихло, и несколько минут мы стояли с Гришей молча, глядя друг на друга. Психу Ладецкого я не придавал значения, но сейчас какое-то неясное беспокойство толкало изнутри, заставляя думать, что же произошло. Я огляделся и понял, что тоже не знаю, в какую сторону идти. Мы так долго крутились по тайге, гарям, болотам, что я начисто потерял ориентировку. Почему же Ладецкий так уверенно пошел от нас? Значит, он знал, в какой стороне лагерь, знал, куда идет. Все-таки
— Пошли за ними, — сказал я, — чего тут стоять.
— Пошли, — безразлично проронил Гриша. — Мне что…
Я не успел сделать и двух шагов, как там, откуда был слышен разговор, хлестко ударил выстрел. Загудело в голом осеннем лесу, пошло играть громом, сотрясая тишину. И не успели затихнуть отзвуки, как новый выстрел дробно откликнулся в вершинах деревьев.
— Палят, — прокомментировал Гриша и поежился. — Теперь хоть пали, хоть не пали, а медвежатника в зубах не застрянет.
Через несколько минут раздался треск сучьев и на луговину вышел Худяков.
— Чего стоите? — крикнул он. — Пошли! Ну его… Одумается — придет.
Всю дорогу шли молча. Худяков несколько раз стрелял на ходу, а потом стоял и прислушивался. Примерно на середине пути мы простояли минут двадцать, и Худяков пальнул дважды, пригнувшись, что-то высматривал вдали между деревьями, но в тайге было тихо, словно, кроме нас, — ни одной живой души…
Лишь выйдя на окраину Плахино, я убедился, что мы шли правильно. Как умудрился Худяков ориентироваться в пасмурную дождливую погоду и за пятнадцать километров ни разу не ошибиться, я не понимал.
Но здесь, уже на окраине Плахино, я понял другое: вышло так, что мы бросили Ладецкого одного в тайге. Ладецкий теперь уходил в противоположную от поселка сторону…
— Худяков… мужики, — я поймал Худякова за рукав. — Мы же Ладецкого бросили…
Он повернулся ко мне, глянул с сожалением, как на больного.
— Мне собак жальче, Витька… — проговорил он. — Ослабнут совсем — помнет зверь.
— А он? А Ладецкий как?! У него куска хлеба нет! Он почти раздетый!
— Придет, — уверенно сказал Худяков. — Помается, хлебнет мурцовочки и придет… Вот собаки на выстрел не пошли — плохо. Шайтан всегда ходил, а тут обозлился, что ли… Пропадут, не дай бог…
Я представил, как Ладецкий сейчас «хлебает мурцовочку», бредет где-то под холодным дождем в одной энцефалитке и все дальше уходит от лагеря… — Искать надо, — сказал я. — Пошли назад!
Худяков остановился, тяжело присел на горелый комель бревна.
— Иди, — бросил он, — поищи. А я с места не стронусь… — И вдруг закричал, краснея: — Чо ты там думал, когда я его возвернуть хотел?! Мозолики свои обласкивал? А тут хватился — пойдем искать? Вот и ищи!
Он вскочил, схватил ружье и побежал к своей избе. Голенища сапог хлопали, широкие штаны развевались на худых мальчишеских бедрах, и я опять вспомнил пастуха Кешу. Однажды мы прогоняли коров мимо смолзавода, и я, отстав, заглянул в дыры под развалинами, где всегда жили змеи. Под круглой, сколоченной из толстых плах крышкой мелькнул серый бок гадюки. Я схватил палку и сунул под крышку. Змея зашипела и ударила зубами в деревяшку. Я ощутил резкий толчок, будто по палке пробежал электрический ток. Змея не давалась, ускользала, извивалась, сползала на землю и стремилась уйти вглубь под крышку. Кеша прибежал и, вращая глазами, закричал хрипло и зло: