Узел (Повести и рассказы)

Алексеев Сергей Трофимович

— Кстати, а где Худяков? — спросил Пухов.

— Ушел, — отрубил Гриша. — И спальник казенный уволок…

После завтрака кто-то из зимовщиков сбегал в избу Худякова, но его и там не оказалось. Его ждали вечером, ночью, но напрасно. На следующее утро Пухов начал ругаться.

— Зима на носу, изба не готова, — выговаривал он зимовщикам. — А этот… куда-то сбежал.

Через три дня, так и не дождавшись Худякова, зимовщики начали строить избу сами. Шесть недостающих рядов уложили в один день и приступили к перекрытию. Их псы,

видя, что драться больше не с кем, стали грызться между собой, однако собачьи скандалы проходили вяло и скоро утихли. Собаки разбрелись кто куда, а один кобель, худой и вовсе не драчливый, вдруг зачах, перестал жрать и только поскуливал, лежа в срубе. Ладецкий посмотрел ему в пасть, в глаза и, подозвав хозяина, сказал:

— Ну все, дружок, иди расстреливай его. Чумка.

Кобеля расстреляли и закопали в одном из подполов Плахино. Через день чумка обнаружилась еще у двух собак. Зимовщики забеспокоились. Дули в глаза псам сахарную пудру, поили отварами, прогоняли трех еще здоровых на вид кобелей в тайгу искать траву, но собаки скулили, жались к людям и одна за другой чахли.

— Ну только вернется эта сволочь! — грозили они Худякову. — Мы ему устроим! Можно ведь было сказать, что чумка у собак началась. Нет, паскуда, только своих спасает…

— Если заболели — говорить поздно, — одергивал их Ладецкий. — Правильно сделал, что своих увел. Может, и спасет…

Пухова их ненависть к Худякову волновала больше всего.

— Мужики! — призывал он. — Бросьте шуметь. Знаете же, что за болезнь. Всех собак косит — стоит одной заболеть. Не он — вы ее сюда завезли…

— Ты что, защищаешь его? — возмущались зимовщики. — Нашел кого защищать!

— Да мне плевать на ваших собак! — резал Пухов. — Вам же зимовать вместе, постреляетесь из-за барахла…

Худяков пришел через две недели. Худой, обросший, грязный. На лице одни глаза сверкают. Собаки не лучше — ветром качает, переболели, но выжили. Шайтан пришел сам, суку Худяков принес на руках. Сразу же к Пухову.

— Дай корма. Крупы, тушенки, сгущенного молока… Зарплаты мне не надо…

— А чем я людей кормить буду? — взвился начальник. — Где-то полмесяца прогулял, а теперь — дай!

— Мне должны завезти продукты, — сказал Худяков. — Перед ледоставом обещали… Дай! Верну… Собаки сдохнут — мяса не добуду. Лицензии твои пропадут…

Зимовщики встали на дыбы: не давай! Мяса сами добудем! Петлями ловить можно! Однако Пухов пошел на склад, открыл дверь и бросил:

— Бери…

Худяков не спеша снял с веревки мешок, прошел в склад, насыпал несколько килограммов гречки, бросил поверх нее банок десять тушенки, несколько пачек сухого молока, сахару и яичного порошка, небрежно вскинул мешок на плечо и, уходя, сказал:

— За мной не станется… Если хотите — шкуру могу отдать, есть у меня одна…

— Избу кончать надо, — ответил Пухов. — Мужики неделю со стропилами возятся…

Худяков развел костер возле своего шалаша,

повесил ведро над огнем и стал варить собакам пищу. Шайтан тянулся мордой к хозяину, беззвучно выл, страдальчески морщил нос. Муха лежала неподвижно и смотрела перед собой слезящимися глазами. Я не выдержал, взял на кухне несколько теплых еще оладий и подошел к собакам. Худяков стрельнул в меня красными, воспаленными белками глаз, однако смолчал. Шайтан поймал оладышек на лету и, не жуя, проглотил. Сука долго обнюхивала, переворачивала лепешечку с боку на бок, затем тихонько стала есть, отгрызая кусочки коренными зубами.

— Как ни говори, а баба все-таки слабее, — проговорил Худяков. — А оттого и жальче ее…

Он разлил варево по мискам, остудил в луже и поставил перед собачьими мордами. Собаки неторопливо, без жадности ели, а он сидел на земле между ними и гладил поникшие, облезлые холки.

— Говорят, хорошо кровью отпаивать, — вздохнул он, — да сохатого без собак не возьмешь…

— Сам бы поел, — предложил я.

Худяков промолчал, тряхнул головой и встал. Через минуту он был около недостроенного дома с топором. Зимовщики сидели на матице и курили.

— Слазь, — бросил Худяков. — Давай снимать стропила и эти неошкуренные венцы. Не пойдет так…

— Не тебе жить, — сказал один из зимовщиков по фамилии Прохоров. — Нам и так пойдет. Прораб нашелся…

— Мне строить! — гулко выкрикнул Худяков и с маху всадил топор в бревно. — Слазь, говорю!

Мужики слегка растерялись:

— Я в такой избе жить не буду, — вмешался я. — Ее за сутки не натопишь.

— Ты погляди! — изумился Прохоров. — Сколько защитников у него появилось. Ты бы, сострадатель, не разгуливал барином, а бревна бы поворочал.

Зимовщики молча, с остервенением начали разламывать все, что недавно с таким старанием сооружали. Ухали на землю бревна, трещали жерди стропил, сыпался песок, которым успели засыпать потолок. Через час сруб выглядел таким, какой был до «побега» Худякова. Я пытался помочь, но чувствовал себя лишним. Однако не ушел, пока не кончился разгром. Чувствовал, Худякову в этот момент очень нужна поддержка. Какая угодно, только бы хоть один человек в партии был неравнодушен к нему, поддакнул, согласно кивнул головой. Отчасти я лицемерил, но то было благородное лицемерие.

Пухов, увидев разрушенный дом, за голову взялся.

— Ты что? — ошалело тянул он. — Соображаешь? Через неделю зима ляжет!

Ровно через неделю зима не пришла, но дом был готов. Вместо недостающих шести венцов положили восемь. Покрыли рубероидом двускатную, высокую крышу, окосячили окна и двери, вставили рамы, которые Худяков откуда-то приволок ночью. Он работал от темна до темна без перекуров. Убегал на несколько минут к собакам, кормил их, поил и снова хлопотал около избы. Зимовщики, вначале скрипевшие зубами при виде сумасбродства Худякова, под конец начали бросать: