Узелок Святогора
Шрифт:
— Но это ты!
Да, это я! За эти годы, проведенные среди театралов, мне не раз приходилось видеть спившихся, несостоявшихся гениев. Всегда находилось что-то, что мешало им: то не было квартиры и денег, то плохая жена, то вот, как у Валентины, ребенок…
Стоп, обрываю я себя, стоп! Может быть, я и вправду очень жестока? Но что я сейчас могу? Валентина верила, что я вытяну ее из всяких переделок, что я — вечный двигатель ее таланта. Все, кончился вечный двигатель.
— Я дам тебе другую роль.
— Я прошу — оставь мне Принцессу!
Я беру ее за руку — безвольную мягкую руку, тащу по коридору. Она удивленно хлопает
— Что ты сегодня делала?
— Я? — Она припоминает. — Ну, встала, Белку кормила, убирала. Что еще? Читала кое-что из старых лекций.
Я подтаскиваю ее к уборной, где Белецкая уже в наряде Принцессы продолжает свои бесчисленные па. Она кружится в уборной, внимательно, чуть холодновато изучая свое изображение в зеркалах. Вот встала на пуанты, изогнулась, потом, все так же не замечая нас, кокетливо улыбнулась себе и закружилась.
— И ты должна бы делать это самое. С тряпкой, с кастрюлей, с чем угодно, только бы потом не валиться с пуантов и не путать слова роли. Когда ты поймешь это, приходи. Я дам тебе такую роль, когда увижу, что ты готова драть с себя семь шкур!
Она вырывает руку, и ее красивое лицо искажается злобной гримасой. Она шепчет:
— Это потому… потому ты взяла Белецкую, что у нее муж Главный. А я… я никто! Только поэтому! А еще прикрываешься словами. Я… я всегда говорила, что, если надо, ты пойдешь по трупам!
Она уже кричит. Из соседних уборных выглядывают артисты. Валентина рыдает. Я хотела обнять ее, но она отстранилась.
— Не трогай меня!
Что-то обрывается во мне… Кот в сапогах выскакивает и, обняв Валентину, шепчет ей на ухо какие-то слова утешения, она покорно дает себя увести. О, мудрый Кот! Я оглядываюсь, говорю с трудом:
— Спектакль через двадцать минут. Все готовы?
И все кивают, как будто ничего не произошло, расходятся по своим уборным. Я снова остаюсь одна. Не может быть, чтобы они согласились с Валентиной… Ведь все видели, что я тянула ее на эту роль вопреки желанию Главного и дирекции, — в театре достаточно актрис, которые имеют право получить эту роль.
Я ищу себе оправдания — значит, чувствую за собой какую-то вину? Если так, в чем она? Не знаю. Сегодняшняя премьера омрачена для меня безжалостно и грубо. А я так к ней готовилась…
— Богумила Антоновна, вас к директору.
Директор подтянут, суховат и очень деловит. Он прекрасно знает, что у меня все готово, но тем не менее учиняет мне формальный допрос: «Декорации в порядке? Актеры на месте? Людоед, то есть Формович, не принял лишнего? Довольна ли работой костюмеров», — и так далее, и так далее… Ему как будто хочется лишний раз получить от меня подтверждение, что за все, что бы ни случилось, теперь отвечаю я, ведь он все предусмотрел, все проверил… Даже за трезвость Формовича. Раза два Формович являлся, что называется, тепленький, но гроза благополучно проносилась над его головой, потому что, говорят, у него кто-то есть «наверху», а директор наш страх как не любит портить отношения с начальством. Вот если бы я разоблачила Формовича, если бы я взяла на себя эту задачу, тут он поддержал бы меня от всей души… Сегодня Формович, к счастью, трезв как стеклышко. Он очень хотел получить тут роль. Вообще-то парень он славный и умница.
Я вылетаю из директорского кабинета: до премьеры осталось пять минут, а мне надо еще усадить маму, она после звонка сама ни за что не войдет в зал. Рядом с мамой я посадила кучу
Великий миг настает: звучит музыка, расходится занавес, и на нежно-зеленую лужайку выходит Кот в сапогах и Маркиз-Простак. Они начинают диалог. Простак немного сбился с ритма, но это почти незаметно. До чего же он хорош — волосы лежат ровными прядями, жилетка плотно облегает фигуру, глаза мечтательные и наивные, как и полагается Простаку, который потом станет Маркизом. Он не хочет ничего слушать из того, к чему его призывает практичный Кот, он живет в своем мире грез и музыки…
Я улыбаюсь в темноте. Каждое слово знакомо мне, потому что сколько раз мы переиначивали его, это слово, искали ту единственную интонацию, которая должна в нем звучать! Сейчас, когда спектакль набирает силу, я придирчиво слежу за музыкой и почти не нахожу в ней фальшивых нот. Ну конечно, вот здесь неловко повернулся Кот, вот чуть кокетливее, чем нужно, играет Принцесса, но все равно, дети сидят как завороженные. Сверху, из боковой ложи, мне видны лица гостей из министерства — они, кажется, тоже забыли, кто они и зачем явились, лица их размягченные. Может быть, они снова почувствовали себя мальчишками, верящими в эту сказку, может быть, они вспомнили, что когда-то истово мечтали об опасных приключениях, о Принцессе… Все мы родом из детства, думаю я, глядя, как взрослые люди напряженно смотрят на сцену, дай бог нам почаще вспоминать об этом!
Первое действие заканчивается, я выхожу из ложи, пересекаю узкую лестницу, чтобы попасть в уборные. Внизу еще слышны аплодисменты, начинается антракт, но по улыбкам помощников, по лицам рабочих сцены я вижу, что все идет хорошо. Как же не поздравить актеров, как не поделиться с ними тем радостным возбуждением, которое сжигает меня?
Белецкая стоит посреди гримерки, она, кажется, готова взлететь в ворохе своих кружев. Ну дай я тебя поцелую, дорогая, ты просто великолепна, честное слово, так держать второй акт, и так далее и так далее!.. Она тоже что-то лепечет, спрашивает, сомневается, но вошедший Людоед, то есть Формович, басит, тоже обнимая ее:
— Людка, перестань, все нормально, только будь попроще, чуть-чуть.
— А как я? — тут же спрашивает он меня.
— Нормально, только ходи чуть тяжелее, ты же не танцор, ты же колода, понял! — Он слушает меня внимательно, как будто каждое мое слово — откровение. Правда, я забываю, что оба они на сцене по пять лет, что я всего лишь вчерашняя выпускница. Я для них Богумила Антоновна, я творец, и они забывают, что вчера, быть может, отправляли в мой адрес снисходительные реплики. А я забываю, что они и старше, и опытнее меня.
А где же Простак? Его я оставляю напоследок, с ним я буду держаться чуть холоднее, чуть отдаленнее. И я выхожу в коридор, иду к его комнате. По там уже девчонки-слуги, кто-то из рабочих сцены. Я слышу голоса:
— Витька, чего тебе беспокоиться? Тебе в этом театре все главные роли обеспечены!
— Вот именно, — подхватывает кто-то.
— С чего бы? — Это голос Виктора, он же Простак, он же — Маркиз Карабас.
— Да что, не видно? Богумила на тебя как кошка на сало смотрит. Что, не правда? Не теряйся, брат, она деловая. Директор и Главный не слишком с ней в споры вступают!