Узелок Святогора
Шрифт:
Лиза видит, что отец и сам растрогался от своих слов, в серых блеклых глазах его стоят слезы. Она чувствует какую-то фальшь в торопливых отцовских словах. Но понимает и то, что отец заискивает перед ней, потому что ощущает свою беспомощность: уйди она, отвернись, что ему останется? Только смириться. Ни силой, ни словом, ничем не сможет он ее остановить. И острая, тоскливая жалость побеждает — она судорожно бросает портфель под ноги и, ткнувшись в жесткий помятый пиджак, на мгновение застывает, обхватив отца худыми длинными руками. Губы ее шевелятся, словно
Сияющее солнце стоит над головой, пахнет теплой соломой и сухими кленовыми листьями. Мир, как всегда, ясен и чист. Видно, как над рекой плывет сверкающая серебряная паутина и как белая пена бьется о тонкие серо-зеленые прутья ивняка.
…— Лиза-а! — звонко донеслось из гущи желто-красных деревьев. В школе-интернате только что закончился урок, и подруги звали Лизу, чтобы никто не заметил ее отсутствия. Этот урок Лиза прогуляла.
— Мне надо идти, — шепчет девочка; голос ее становится мягче, ясные серые глаза затуманиваются. — Мы всегда ходим вместе.
— Подожди! — Отец засуетился, долго и судорожно вытаскивал из кармана что-то твердое и круглое. — Вот тебе! Это груши, называются «бергамот». По-турецки означает — «княжеские груши».
«Княжеские груши» большие, прозрачно-желтоватые, бока их помялись и слегка почернели. Возле интерната несколько деревьев, на которых висят точно такие же груши, но Лизе кажется, что они и поменьше, и поплоше отцовских.
— Ты ешь. Они вкусные!
— Спасибо.
А голоса все звенят над кленами:
— Лиза-а!
— Да здесь я! — отозвалась Лиза раздраженно, и тогда несколько голосов сразу завопили ей навстречу:
— Лиза, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это!
— Где ты была? — закричала Лизина подружка Валечка, замахиваясь портфелем на мальчишек, которые встретили Лизу насмешками. — Я уж думала, ты заблудилась. Чего улыбаешься? Староста наябедничать собрался, но мы ему показали!
— А разве я улыбаюсь? — искренне удивилась Лиза, не замечая, что на губах ее — детских, но с едва заметной горькой морщинкой — дрожит улыбка. — Где была? Возле речки.
— Она с русалкой беседовала, — усмехнулся староста, серьезный, в роговых очках. — А я красней перед воспитательницами.
— Как же, с русалкой! Скрывает она что-то! — прокричала Валя. — Где была? — И шепотом Лизе: — Ну?
И Лиза, нехотя отстав от подруг, объяснила:
— Понимаешь… Я отца встретила.
— Ну?! Этого пьяницу? — Лицо у Вали стало насмешливым. — А что он тебе привез?
— И вовсе он не пьяница… — Лиза помрачнела, глаза ее сверкнули.
— Как же не пьяница, если его прав родительских лишили?
— Тихо! Что ты орешь… на весь мир!
— Лизка, так это все знают. Ты что, жалеешь его? Чего он хоть привез тебе?
— Обязательно привозить?
—
— «Княжеские груши».
— Да ну! Какие это? Покажи!
Валя схватилась за Лизин портфель, закричала весело и беззаботно:
— Девчонки! У Лизы груши какие-то княжеские! Идите сюда!
— Какие груши? — Лизу окружили, затормошили. Опа не отдавала портфель.
— Обыкновенные. Называются «бергамот», по-турецки «княжеские».
— Покажи!
Валя вырвала портфель, и не успела Лиза ничего сказать, как бергамоты ее пошли по рукам.
— Ну и невидаль! — насмешливо констатировал староста. — Таких груш у нас в саду сколько хошь!
— Таких у нас нет! — Лиза даже обиделась.
— Хочешь — сравним? Точно такие. Э, да они же из нашего сада!
— Мне отец их привез из другого города!
— Он тебя обманул! Он же пьяница! — объяснила Валя, протягивая Лизе портфель. — Выкинь ты их! Пошли.
— Пойдемте, ребята! — скомандовал староста, и все поспешили за ним. Желтые груши, брошенные кем-то в траву, лежали возле самой дорожки, недалеко от почерневшей картофельной ботвы.
— Нашла о чем горевать! — Валя залихватски закинула портфель за плечо. — У меня вообще никого. И не надо! А то копейку жалеет на подарок. Пошли!
Лиза наклонилась над грушами, провела рукой по теплой душистой кожуре. Нахальная черно-желтая оса уже ползла по примятому краю груши, на другую взбирался упорный маленький муравей.
— А я их заберу. Ты просто Дура. Раскудахталась как курица: «Не те, не те! А они те! „Княжеские“!»
— Я дура! — вскинулась Валя. — Да ты… ты… — У нее задрожал голос, и, оборвав фразу, она торопливо пошла по дорожке, пряча лицо.
Над полем, над кленами плыл аромат теплых зрелых груш. Лиза бережно подобрала их, одну положила в кармашек передника, другую надкусила. Под ногами ее кудрявились фиолетовые цветки чебреца, качались желтые глазки пижмы. Девочка стояла, исподлобья глядя вслед уходящей подруге, потом глубоко вздохнула. Было тихо, и только нахальная оса никак не хотела улетать, вилась над Лизиным лицом, над ее рукой, бережно сжимавшей золотистую — «княжескую» — грушу.
Завороженный пион
Третий день шли дожди, и девчонки, что поселились в Вериной хате, приходили усталые, запачканные вязкой коричневой глиной, с красными озябшими руками, которыми они целый день копались в земле, выбирая картофель. Вере нравились ее постоялицы, особенно одна из студенток, Галя, тихая, несмелая девушка с длинными русыми косами, в плотном коричневом свитере домашней вязки, который скрывал ее худенькую фигуру. Старуха Авгинья, родная Верина сестра, наоборот, больше привязалась к Ане — та то и дело подсаживалась к пей, с интересом глядя, как свивается под узловатыми, но все еще цепкими бабкиными пальцами белоснежная шерсть. Аня была побойчее, сверкая белыми зубами, хохоча, рассказывала она об всем, что происходило в эти дни на поле.