Узник гатчинского сфинкса
Шрифт:
— Замечаю я, сударь, что прошения сии вы собираете чуть ли не со всей России. Но сия ретивость, не предосудительная сама по себе, не делает вам чести. Намедни из Сената мне докладывали, что у них затор по твоим бумагам… — Екатерина, полуобернувшись и наклонив голову с тяжелым каскадом уложенных светлых локонов, пристально посмотрела на статс-секретаря. Тот слушал, сосредоточенно вперив взгляд на просвечивающиеся чашки из тончайшего фарфора.
— Я знаю, что если дать им беспрепятственный ход, то прошениями можно будет запрудить Неву — где ж тут
«Ах, вот как! Статс-секретарь с некоторым удивлением поднял голову на сиреневое божество. В России столько беззакония и лихоимства, что только одними жалобами на сие можно загородить Неву! И это признает сама самодержица!»
Екатерина тотчас же заметила свою промашку. Тяжелый агальтцербстский подбородок заострился, полные, красивые губы распались в улыбке.
— Я говорю, как поэт, monsieur Державин, а поэты, как вам известно, любят гиперболы.
Она осталась довольна, что сумела так ловко выйти из положения. Статс-секретарь встал и закрыл бумаги.
— Вы совершенно правы, ваше величество! Вдохновение порой не подвластно рассудку… А посему я осмеливаюсь просить, ваше величество, за издателя Николая Ивановича Новикова, вся деятельность коего протекала в рамках цензуры.
— Новикова? Того самого?.. — Брови императрицы взметнулись, высокий чистый лоб прорезали складки.
— …И оградить его от Шешковского, — поспешил добавить статс-секретарь. — Недавно довелось мне приватным порядком слышать нелицеприятный разговор о сем предмете на вечере у французского посланника…
Статс-секретарь хорошо знал слабость повелительницы седьмой части света. Ведь она была не только императрица, но и женщина, и, как всякая другая женщина, любила слушать, что о ней говорят.
Екатерина нервно сжала свои белые в тонких перстнях руки, вернулась к окну. «О Шлиссельбургском узнике говорят в посольствах! Теперь непременно жди пасквиля в европейских газетах; только и ищут случая позлословить, уколоть, унизить… Да и то правда, груб этот Шешковский, деликатности у сего мужлана нет и на грош. Отставить его, отставить!» — Она тут же вспомнила историю с двумя ее молоденькими фрейлинами, забавы ради украдкой рисовавшими карикатуры на императрицу. Тогда Шешковский по неосторожности засек их насмерть…
«Сменить? Но кем? Степан Иванович хоть верен, как пес. А в нынешние времена это немало. Был бы жив Гришенька Потемкин!..»
Екатерина молча ходила из конца в конец спальни. Шаг ее был тяжел, усталый. Державин понял, что ее сейчас здесь нет, что она где-то, она отсутствует. И впрямь, императрица повела туманным взглядом, вдруг некий интерес отразился в светло-серых глазах ее, когда она заметила своего статс-секретаря, она еще некоторое время нерешительно смотрела на него, потом тыльной стороной руки провела по своему лицу. Она здесь.
— Вы что-нибудь слышали о сыне Анны Леопольдовны, царевиче Иоанне?.. — неожиданно спросила она.
— Да, ваше величество, но весьма неопределенное.
Царевич содержался в Шлиссельбургской
Екатерина опустилась в кресло, откинув голову на его спинку, полузакрыла глаза.
— Вы что-то еще имеете?
— Да, я хотел вам напомнить о Коцебу, ваше величество. Его пиесы с успехом идут во всех европейских столицах, в том числе, как вы изволите знать, и в Петербурге. Почитаемый вами Гете широко использует драмы своего земляка в Веймарском театре…
— О, бог мой, оставь, оставь, премного наслышана о господине Коцебу! Да вы сами-то уж не являетесь ли его конфидентом? — Она быстро встала. Сиреневый ветер прошелестел и сгас. И стало оттого особенно тихо.
— Я, как Алкивиад, уживусь и в Спарте, и в Афинах, другие же не могут ужиться с самим собой. Хватит и того, что я его, дурня, спасла от ганноверских пастухов, — холодно сказала императрица.
Статс-секретарь слегка склонил голову — он понял…
— Вы помните, как сей молодчик очутился у нас?
— Да, в первый же вечер он с Ленцем приходил ко мне.
— Его вытащил из Веймарских болот эта ледяная сосулька, чопорный истукан Гёрц.
При дворе, несмотря на отточенный и устоявшийся годами внешний этикет, несмотря на все женское обаяние государыни, щедро расточаемое в официальных и приватных общениях с представителями европейских держав, не могли, однако же, не видеть за всем этим дипломатическим туманом истинного отношения Екатерины к прусскому посланнику. Но Державин даже представить себе не мог, как далеко зашла эта неприязнь. А чтобы он сказал, если бы ему удалось прочитать хотя бы один абзац в письме государыни к Гримму.
«Около месяца, как сей застегнутый яслегрыз убрался от нас. Право, этот человек — олицетворенная желчь, ирод; он служил своему господину не с усердием, а с бешеным остервенением. Он задается тем, чтобы быть злым. Если это значит стараться быть приятным, то нет такой награды, которой он не заслуживал. Надобно думать, что жена его зла не менее его…
Мой сын и моя невестка обличили эту гадкую женщину»…
Может ли кто-либо утверждать наверное, что неприязнь императрицы к графу Гёрцу рикошетом не коснулась его протеже? Но, однако же, с еще большим основанием Коцебу являлся протеже Гримма и Циммермана!
От Екатерины не ускользнула та едва приметная тень, что вдруг отдалило от нее этого человека. В ее расчеты вовсе не входило терять «своего автора», но, однако ж, самостоятельность и упрямство ее беспокойного секретаря раздражало. И потому она решила почетно переместить этого неуживчивого и столь деятельного государственного мужа.
— Ваше превосходительство, — с доверительной улыбкой обратилась к нему императрица, — вы назначаетесь сенатором. Поздравляю!..
Излюбленный поворот головы почти под прямым углом, слова на полушепоте и негаснущая улыбка, которая обнажила крепкий ряд зубов, лишь вверху недоставало одного, и там застежкой поблескивала золотая крапинка.