В блаженном угаре
Шрифт:
— Ну а если и нужна, то только всяким засранцам?
— Может, и так.
Я в ответ выразительно развожу руками.
— Ну что ж, каюсь. Были и в моей жизни красавицы, топ-модели. Моя бывшая жена была манекенщицей. Немного сумасшедшая, имелся у нее один пунктик: обожала говорить всякие гадости о толстяках. Правда, сама она выглядела отлично.
— Вот умница.
— В каком смысле?
— В таком, что выглядела отлично.
— Что-то я тебя не пойму.
— Как это печально.
— Да что ты, неужели? Можешь считать меня тупицей, но я действительно не понимаю, на что ты намекаешь.
Опять глубокий вздох, быстрый взгляд из-под опущенных ресниц. Указательный палец, упершийся в висок, начинает нетерпеливо крутить прядку волос.
— На ваше отношение. Вы говорите, что она отлично выглядела, и поэтому ей простительно было говорить
— Почему простительно? Я просто сказал, что она их говорила.
— Вы сказали: «Правда, сама она выглядела отлично».
— Да, выглядела. А сама ты никогда никого не критикуешь?
Думает.
— Толстяков — никогда.
— С тобой когда-нибудь поступали нечестно?
Молчаливый кивок.
— Значит, ты знаешь, как это бывает больно?
Чувствую, я здорово пал в ее глазах после своего пассажа о красоте, вот она и решила меня, похотливого «засранца», подловить: уличить теперь уже в женолюбии. Забавно. Откашливается и крутит несколько раз головой, не глядя на стол, передвигает правой рукой чашки, я наливаю чай, Рут наливает себе молока и снова садится в свою излюбленную позу, скрестив ноги, берет сэндвич, потом крекер, — все только правой, как положено индусским женщинам. Подходящий момент рассказать что-нибудь о себе, внести «личную» ноту.
Да, давно пора, а то уже тошнит от роли занудствующего всезнайки, надоело… Бытовые подробности и антураж Рут ни к чему, сосредоточимся только на Адаме и Еве. И, разумеется, ни слова о толстяках.
— Брак наш был не самым удачным, если честно, в нашей с ней жизни было гораздо больше вражды, чем любви. Жена моя. Тони, все время старалась мне за что-то отплатить, но выяснить — за что, мне так и не удалось. Она терпеть не могла, когда я о чем-то спрашивал, почему-то мои расспросы пугали ее, и она становилась еще более нервозной. «Давай об этом не будем». Давай. Можно и о другом. Но опять: «давай об этом не будем». В конце концов накопилось столько запретных тем, что разговаривать стало почти не о чем. До того дошло, что она предложила считать наш брак свободным. Ладно, решили. И началось. Вечеринки с запиранием в чужой спальне, несусветные выходки, причем я в сравнении с ней был просто дилетантом. У нее — дружки, у меня — подружки. И вдруг умирает ее отец и оставляет ей немного деньжат. Мы отправляемся в Индию. Но — угораздило же — не одни. Вшестером нанимаем маленький автобус. Она строит из себя неизвестно кого и в то же время вульгарно заигрывает с моими приятелями. А потом я узнаю, что она успела где-то переспать с Томом, с лучшим моим другом. В общем… избил я его, забрал свои вещички, дальше автобус отправился уже без меня.
Периферийным зрением я вижу, как Рут водит ступней по полу. Потом снимает с подошвы впившийся туда камешек и кладет рядом с собой. Движения ее ступни вызывают в моей памяти жуткие кадры и тогдашнее ощущение распирающей ярости… Вот женщина у дороги, продающая арахис, и следующий кадр — моя собственная ступня на шее у Тома, я прижимаю его к земле, потом — мой же кулак, бьющий в то же место, в кадык. Его руки, пытающиеся заслонить лицо. Мои кулаки, дорвавшиеся таки до его скул и подбородка. Рука женщины, судорожно сжимающая двойной, похожий на младенческую попку, орех. И повсюду вокруг — кровь…
— Мне хотелось одного — сдохнуть.
— Почему?
— У меня ведь ничего не осталось: ни жены, ни друзей. Представь: ты совсем один и никому не нужен. Тогда меня и занесло к некоему Сингху, в Гоа. Там у него было что-то вроде своего собственного Диснейленда. Свое уличное освещение, свое кафе, своя больница, своя школа, свой молитвенный дом. Когда я к ним завалился, жара была невыносимая, ну, они накормили меня, дали мне мятной воды и рису. Я потом практически не вылезал из туалета.
Никаких комментариев… сосредоточенно похлопывает по губам прядкой волос.
— Впрочем, это детали… Что было дальше. А дальше все мы, американцы, в полном составе собирались под крылышко Сингха и, не сводя с Учителя преданных очей, [49] начинали травить всякую затасканную ахинею, причем каждый старался выбиться в любимчики. Садились в круг, и — кто кого переболтает, зубрилы хреновы, а-атличнички. А что обсасывали? Как правильно кланяться, каков индекс интеллектуальности Благословенного Первоучителя, доказывали с пеной у рта, что чувственный мир — это сплошное мошенничество, так сказать, иллюзия, и хвастались, кто что пожертвовал, какие безделушки. Сингх любил нас больше, чем сто
49
Второе название сингхизма — «гурумата», что означает «решение гуру». Из поколения в поколения гуру передают друг другу «откровение» Первоучителя, то есть самого Бога.
Встаю и иду к холодильнику за водой. Потому что горло все пересохло, хотя только что пил чай. Рут — сама! — хватает бутылку и наливает и мне, и себе. Я жадно пью и продолжаю свою исповедь:
— Окончательная моя капитуляция свершилась в тот день, когда он пришел к нам на веранду, где спали мы, американцы. Кроме меня там было еще четверо жаждущих познать истину бродяг, но он направился мимо них прямиком ко мне. Начал о чем-то вполголоса балагурить, и я уже больше ничего вокруг не видел и не слышал, млея от блаженства и благоговения. Я уже не сомневался в том, что он посланец Господа. Мы заключили друг друга в объятья, он остался со мной. Сколько это длилось? Не знаю. Но для меня это время пролетело, как несколько минут, если не секунд. Ни слова не помню из того, что он вещал, помню только, что меня всю ночь лихорадило от восторга, а утром я был уже целиком в его власти. Я делал все, что ему было угодно. Перепечатывал на машинке его переводы, помогал проводить молитвенные сборища, мне все было мало, хотелось совершить что-то еще и еще. Если случалось какое-то, скажем так, недопонимание, несправедливые претензии, я кротко терпел, я знал, что Учитель испытывает меня: достаточно ли я предан. Все, что бы он ни делал, было благословенно и иным быть не могло. И вот настал день, поистине исторический, когда он позвал меня в свои личные апартаменты и тут же сердечно обнял. Я понял, что я действительно его Избранник, что он отличил меня среди прочих, и чуть не умер от счастья. Но в следующую минуту он расстегивает мне ширинку, извлекает на свет божий мужские мои причиндалы и начинает их гладить и ласково так разминать…
В комнате вдруг стало тихо-тихо. Рут смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Оказывается, она способна сидеть абсолютно спокойно: не почесывает руку, не качает ногой, не подергивает носом. Это в первый раз.
— А вы что?
— Погоди минутку.
Я отпиваю из стакана воды, немного расплескивая, и приходится вытереть дрожащие пальцы.
— Ну? И что же было дальше?
Я снова начинаю говорить, но снаружи, откуда-то сверху, доносится характерное механическое жужжание. Я умолкаю на полуслове. Мы смотрим на потолок, потому что звук мотора становится все громче, это — самолет. Рут, разумеется, тоже его слышит. Из окна видно, как он снижается.
— Что это с ним?
— Не знаю.
— Тут где-нибудь поблизости посадочная площадка?
— Понятия не имею, наверное, он что-то разбрызгивает.
Она слышать ничего не хочет о самолете, ее интересует лишь то, что у нас с Сингхом происходило дальше.
— Что я? Да ничего. Собрал вещички и сбежал из ашрама, причем побег мой был обставлен в духе третьесортного триллера. Два года… целых два года я там проторчал и сам не понял, как превратился в жалкого раба. Боже, как я тогда трясся, кожей чуял, что он где-то рядом меня подкарауливает! Я выскользнул через черный ход на грязные задворки. Оглянулся — никого. Иду, а сам думаю: закрыты ворота или нет? Только дойдя до последнего дома, разглядел, что они закрыты, но боковая калитка — ура! — распахнута настежь. Прибавил шагу, только что не бегу. Как назло, меня замечают несколько моих знакомых, я пытаюсь быстренько от них отвязаться, на ходу треплю загривок нашего пса, Манги. И тут появляется ОН, Сингх, преграждает мне путь. Он грозен в своей красной хламиде, он смотрит мне в глаза, и мне сейчас придется его обходить. Но только я делаю первый шаг, он начинает рычать, очень громко и натурально, настоящий лев. «Уррр, уррр». С каждым моим шагом он рычит все громче, а когда я оказываюсь рядом, рык становится до того свирепым, что сердце у меня уходит в пятки. И в этот момент он шипит: «Твоя любовь была только видимостью, истинной же любви не было, ты — лицемер».