В блаженном угаре
Шрифт:
— В принципе да. Но я имею в виду тех, кто… с кем вы вот так же разговариваете.
— Я готов ответить. Интересно только, чем это тебе поможет?
Я до боли прикусываю губу. Чем-чем… а тем — узнаю хоть, как мне самой себя вести.
— Ну что ж. Как правило, после трех дней занятий мои подопечные ведут себя со мной примерно так же, как вели бы со всеми остальными, из «внешнего мира». Те же установки, тот же подход.
Он был прав… толку действительно никакого. Почему-то хочется плакать, но я сдерживаюсь, потому что слезы тоже штука бесполезная.
Он вдруг пытливо смотрит на меня, ну просто пронзает взглядом. Машинально
— А мы не могли бы поговорить на улице?
— Это слишком утомительно.
— А здесь слишком темно.
— Включи свет.
Я встаю, медленно пересекаю комнату, чувствуя на себе его взгляд. С трудом нащупываю выключатель, я вся напряжена, это похоже на изощренную пытку. Мог бы и сам включить, не заставлять меня перед ним расхаживать, как на подиуме.
Ламп тут всего две: одна над раковиной, другая над столиком. В результате — свет падает только на макушку Пи Джея, лицо его затемнено. Еле-еле плетусь назад — боюсь споткнуться, а все из-за того, что он за мной наблюдает. Сажусь и беру стакан с водой.
— Насколько хорошо ты себя знаешь, Рут?
Хо-хо, как рука-то трясется, с опаской ставлю стакан на стол…
— Без всяких рассуждений, просто ответь, — говорит он.
— Но я не хочу без рассуждений.
— О, я вижу, ты делаешь успехи. — Он хохочет.
— Я знаю себя, но недостаточно хорошо, — говорю я.
Тут он буквально заходится от смеха, даже хлопает себя по ляжкам. А в промежутке между стонами и «ха-ха-ха» спрашивает, как, на мой взгляд, вела себя я.
Я притворно зеваю, но на самом деле разговор начинает меня увлекать.
— Вам виднее, сами мне и скажите.
В ответ он резко откидывается назад: «ни за что», читаю я в его глазах.
Ну и ладно, могу и сама ответить…
— Вредной была и… мнительной.
— Чересчур мнительной. Сплошные подозрения.
— Ладно, проехали. Отьеб… отстаньте от меня.
— Много сквернословишь.
— Ну да, бывает.
— И частенько. Слишком часто. Итак, эта твоя подозрительность… в чем тут дело, а? Нежелание подчиняться, сопротивление, это естественно. Или тебя смущало что-то еще?
Я не понимаю, что он имеет в виду, поэтому напускаю тумана:
— Ну, не знаю. Наверное, мерещились какие-то слабости…
— Угху, — он тычет в меня пальцем, — в других?
— Не только в других.
— Это правильно, — говорит он. — Чужой дом невозможно переделать по своему вкусу.
Дом… я тут же представила, как я все тут переставляю, переделываю. В этом огромном кукольном домике. Вот было бы здорово. Явственно вижу, как хватаю своей ручищей злого карлика Пи Джея и зашвыриваю его на верхушку дерева, чтобы понял, кого ему нужно слушаться. И еще классная сценка: пальцы мои стягивают с него трусы, и я хлещу по маленькой заднице спичками. Пусть плачет, пусть заливается, а я, так и быть, дам ему пачку бумажных носовых платочков.
— А у Баба тоже есть слабости?
Я издаю недовольный стон, мне сейчас все по фигу, я все еще в кукольном домике.
— Ну да, естественно. Он же Просветленный, значит, виноват во всех грехах, ах он мошенник!
— «Ху-у-уммм»… — облизнув губы, он долго гудит эту мантру, уткнувшись в свой желтенький воротник. Издевается. Дескать, слава «Просветленному
— Простите, — зачем-то говорю я.
— «Простите»? Да ты попала в самую точку. Они и есть мошенники. И дурят прежде всего самих себя. Куда приятней податься в святые, чем корячиться на пыльной фабрике. Почему бы не рискнуть? Почему не придумать себе что-нибудь большое и чистое? Надоело Чидаатме ходить с мозолями, и его — осенило.
— Как это — осенило?
— Очень просто. Решил объявить себя святым, постепенно вжился в роль Божьего человека… тут главное — хорошо все просчитать…
— Хватит. Заткнитесь. Думаю, все не так уж просто, кто бы ему поверил, если бы это была обыкновенная ху… гм… лажа?
— Как кто? Ну, вот ты, например. Как все происходило? Ты заранее внушила себе, что у тебя есть некое особое предназначение, что тебе необходимо посетить тех, кто сподобился благодати и стал святым при жизни или святой. Тебе захотелось увидеть их воочию, послушать проповеди. И когда они там в ашраме вцепились в тебя, ты тут же уверовала. Лиха беда начало. Ты возжаждала принести себя в жертву, это не ново. Люди любят жертвовать своими душами. Вау, я совсем уже не я, вау, как мне теперь легко, ОНА забрала все мои тяготы, ОНА, божественная, знает, что и как. Теперь мне нужно только сесть вот здесь или здесь и предаться медитированию, вот под тем хорошеньким деревцем. [54] Ура!
54
Намек на миф об основателе буддизма, принце Гаутаме (IV в.). Он шесть лет был аскетом, надеясь постичь причины и смысл человеческого страдания. И лишь в момент медитации под деревом «бодхи» его посетило «великое просветление», с того момента он и стал Буддой ( санскр.,пали), что означает «просветленный».
— Ур-ра! — Я вскакиваю и, задрав юбку, показываю ему задницу. Он сует себе в рот два пальца — будто его тошнит, потом подставляет ладони под невидимую блевотину и швыряет ее в меня. Гадина. Это я о себе. Ведь даже не попыталась поймать, позволила себя забрызгать, но я тут вроде и ни при чем, снимаю с себя ответственность. И я вдруг понимаю: это же намек на то, что меня, дуру, просто заманили в ашрам, хотели меня поиметь. Но с какой стати я должна ему верить, а где доказательства? А у него сейчас неплохое лицо, твердое, даже решительное. О, черт, ну не то чтобы не верю, просто мне все равно. Господи, куда это он? Вдруг утопывает в свою комнату.
Шур-шур-шур.
И вот мне уже протягивают черную пластиковую папку, на обложке внизу, в прозрачном прямоугольнике — бумажная полоска, на полоске напечатано: ЧИДААТМА-БАБА. В папке фотографии пятнадцатилетней девчонки: до и после. Произошло все, когда ей было тринадцать. «До» — девчушка в сари, с роскошными белокурыми волосами, держит в руке микрофон, да, славная малышка, длиннющие ресницы, ярко-голубые глаза. «После» — черная кожаная куртка, пирсинг: колечки, «гвоздики». На губе, на щеке, от щеки тянется цепочка к уху. Изнасиловали ее в тринадцать, когда она с родителями жила в ашраме. Запись: девчушка рассказывает, как телохранитель Баба привел ее в особую комнату с розовыми стенами и ковром. Посреди нее сидел маленький золотой Ганеша, она хорошо его запомнила, потому что ей захотелось такого же.