В блаженном угаре
Шрифт:
Р-р-р-р-р-р-р — опять тот самолет. Я прислушиваюсь, Рут спрашивает:
— О господи, что же он имел в виду?
— Он? Ну… я так понял, что… гм… он обиделся на то, что я не воспылал и ему не удалось меня трахнуть.
Рут обдумывает мои слова, водя пальцем по ободку стакана.
— А вам не кажется, что он действительно вас любил?
— Рут! Мне казалось, что он — Бог!
— О-о!
Еще немного подумав, она наконец вроде бы меня поняла. Следя взглядом за самолетом в окне, бормочет:
— Да-a, как-то фигово вышло.
Дры-ЫЫЫнь!
Это заверещал мобильник, мы подскакиваем
— Как вы там, как Рут?
— Она слушает, сейчас очень ответственная стадия.
— Да? Прекрасно. Вы слышали мотор самолета?
— Да, слышал.
— Прекрасно, а то… ха-ха, тут такой кошмар. Ха-ха-ха. Нам позвонили из диспетчерской, служба дорожного авиаконтроля. Знаете, им только что позвонил летчик.
— Понятно. А в чем, собственно, проблема?
— Они… ха-ха-ха… спрашивают, не требуется ли помощь, что будто бы там у вас рядом с домиком — какой-то знак.
— Что?!
— Ну да, слово, сложенное из камней…
— …Они сейчас приедут?
— Нет-нет, я сказала, что это просто шутка. Больше ничего не пришло в голову.
А, черт, что же делать? Выскакиваю и несусь к камешкам, которые Рут сегодня раскладывала. Действительно из них сложено нечто, хорошо заметное сверху — белые камни на фоне терракотово-красной земли: «ПОМОГИ». У «и» не хватает последней палочки (не успела!), оно похоже на латинское «V». Victoria, победа. Ясно: «вау, мы победим». А я-то, хорош, куда смотрел! Это уж совсем… Окончательно потерял бдительность, кретин. Вот она, месть за сари… Я обязан был предвидеть какую-нибудь ответную выходку. М-да, наш договор относительно трех дней Рут интерпретирует слишком вольно. Я готов бросить ей вызов, сделать нечто неожиданное для всех.
Тихонечко вхожу в дом, глаза мои какое-то время привыкают к свету. Рут лежит на полу, на животе, болтает ногами. В руках у нее — фотография. Я вижу, как она прижимает ее к губам. Неслышно подкрадываюсь. Осторожнее… останавливаюсь почти рядом с ее головой.
— Что сделал бы гуру с непослушной ученицей?
Она пылко целует фотографию с изображением стоп Баба, даже не замечая, что я рядом.
— Не зна-а-аю, — с вялым равнодушием.
— Сказал бы что-то вроде: «Пока предупреждаю, но чтобы больше ничего подобного!»? Или сделал бы вид, что ничего не заметил?
Она переворачивается на правый бок, не выпуская из руки фотографию.
— За систематическое непослушание он просто вышвырнул бы из ашрама.
— И по-твоему, это было бы справедливо?
Она на миг задумывается:
— Да, в общем, да.
— Отлично. — Я опускаюсь на колени и — пытаюсь ее поднять. Сначала она весело хихикает, потом начинает злиться и отбиваться. Хватаю ее за руки и тащу к двери, она даже пытается меня укусить, но — не удается. Потом кричит, чтобы я не смел, не смел ее трогать. Похоже, каждое мое прикосновение она воспринимает как домогательство. Ну а я швыряю ее на землю, посреди каменных букв.
— Ты… ты ведешь себя нечестно, — говорю я.
— А вы… вы хотите со мной переспать, — парирует она.
13
Конечно,
— А то нет! Ты, притворщик хренов! Распускаешь, чуть что, руки, потому что я не собираюсь пластаться перед тобой, как все эти твои цыпочки.
Щелк-щелк — это я, не помня себя от бешенства, ломаю пальцы, нервно щелкаю суставами. Я точно знаю, что он хочет со мной переспать, потому так прямо и сказала. А он пристально смотрит на меня, ледяным взглядом, и молчит. Я отвожу глаза… растущие вразброд деревья, холмы, все вдруг стало холодным и смурным, как будто он призвал их ему посочувствовать, поддержать его справедливые упреки. Так тянулось и тянулось… потом он наконец подошел и, глядя на меня сверху, сказал такую пакость, хуже не придумаешь. Сказанул, ни разу даже не запнувшись:
— Не всякое прикосновение означает желание. Но ты, — и он опять потыкал у меня над макушкой указательным пальцем, — ты не можешь даже вообразить, что бывает что-то иное, верно? Потому что вбила себе в голову, — он выразительно постучал себе по виску, — что все тебя хотят. Ты нещедрый человек, Рут. Среди моих знакомых мало кто может потягаться с тобой в черствости. Не могу себе представить, чтобы ты просто так, без всяких расчетов, кого-то обняла, подарила себя.
Это здорово меня задело. Я совсем не такая, просто он меня не знает.
— Мы заключили договор, Рут. А ты его нарушила.
Подумаешь! Да, я пыталась вырваться на свободу. Сволочи поганые, затащили меня обманом, потом еще и в эту халупу упрятали. Что, дяденька, забыл? Договор… тоже мне Мефистофель… хи-хи-хи, можно подумать, душу мою купил… Нет, на дьявола он явно не тянет. Так я ему и сказала. Эффект был чумовой! Понесся как ошпаренный к дому, но на середине пути его вдруг застопорило. В тот момент я здорово струхнула, ну, думаю, сейчас изобьет. Лежу ни жива ни мертва и только считаю про себя: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Смотрю, он разворачивается и идет… и сейчас — вот сейчас! — на меня наступит… одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…
— Как тебе известно, я люблю, чтобы был порядок. Будь добра, положи эти камешки так, как они лежали раньше!
Вот идиотизм, и с чего он так распсиховался, сам же первый начал, не наговорил бы мне гадостей, я бы и про дьявола не ляпнула. Если честно, он здорово меня обидел, можно сказать, плюнул в душу, и религия тут ни при чем. Оттаскиваю камни — пока снова в кучу, хоть это меня и бесит. Почему оттаскиваю? Не хочу, чтобы он считал меня безнадежно черствой, неспособной «просто так» кого-то обнять. Глупо. Глупо было приплетать дьявола, ведь в тот момент победа-то была моя. Дура я, дура, подбросила ему такой козырь! Пусть говорит что угодно, я умею быть щедрой, отдавать себя всю… У меня уже было это.