В чём измеряется нежность?
Шрифт:
Вышли в прохладные сумерки вечера, торопливо сели в автомобиль и мчали к дому в абсолютной тишине, даже музыку не включили. Дорога, вызвавшая сонливость в Хэнке, почему-то приободрила Коннора, жадно глазеющего на знакомые улочки и здания. Ветер кружил по асфальту жёлто-рыжие листья, легонько трепал макушки сонных деревьев, и всё вокруг было объято торжественным покоем, предвещающим дождь. В салоне витал удушливый запах табачного дыма, въевшийся в обивку кресел, и тошнотворный душок холодного вчерашнего фастфуда, сохнущего на заднем сидении, — жирный, оседающий плёнкой
Взяв с пассажирского места бумажный пакет с продуктами, Хэнк спешно направился к входной двери. Коннор осторожно выбрался следом, превозмогая боль во внутренностях, и вдруг почувствовал, как прохладная капля скатилась по его щеке. Обратил взгляд к пасмурной небесной тьме, замер, прислонившись спиной к автомобилю, и вдохнул полной грудью когда-то несбыточную мечту: его мечта пахла озоном, мокрой почвой и листвой — горько-сладкая, терпкая, свежая.
Ещё глоток воздуха. Ещё. И ещё. Невозможно. Невообразимо. Прикрыл в блаженстве глаза и подставил лицо милосердному очищающему дождю, ласково змеящемуся прозрачными струями по коже.
«Холодно и немного щекотно — прекрасно. Мокро и свежо, капли скатываются прямо за ворот рубашки — прекрасно. И всё вокруг пахнет. Всё вокруг настоящее, оно обволакивает меня. Так хорошо. Так спокойно и неспокойно одновременно. Какое же странное чувство…»
— Коннор, ты чего там застрял? Давай в дом скорее, холодина такая! — позвал с крыльца Хэнк, но тот словно не слышал его. Андерсон сощурился и оглядел с ног до головы умиротворённую фигуру Коннора, затем одобрительно хмыкнул и улыбнулся. — И как тебе дождь? — в тембре его голоса проступило довольное любопытство.
— Чудесный. Очень, — не открывая глаз, отозвался Коннор. — Ты иди в дом, не мёрзни. Я ещё немножко тут побуду, ладно?
Проникнувшись очарованностью друга, Хэнк тоже с наслаждением глотнул октябрьской свежести и вернулся в дом. Капли всё падали, игриво и упруго, барабанили по кровле и звенели на поверхности пузырящихся луж.
«До чего же всё кругом наполнено жизнью. Жизнь стекает по смятой траве, прогибается в ветвях под тяжестью воды. Жизнь теперь течёт внутри меня… Я и есть жизнь».
Не спеша вошёл в дом, долго снимал обувь в прихожей, упёршись ладонями и мокрым лбом в стену. Веки казались свинцовыми, к телу словно привязали камни, и Коннору хотелось свалиться спать прямо на месте. Вдруг он услышал мягкие шлепки по полу, за которыми последовал тихий короткий лай: Сумо недоверчиво подошёл к хозяину и долго принюхивался к протянутой навстречу руке, роняя на пол густую слюну.
— Ты чего это? Не узнаёшь меня?
— Запах, — резюмировал вышедший из кухни Хэнк, отпив из стакана виски, — ты теперь пахнешь совсем иначе. Голос твой он узнаёт, а вот запах вызывает диссонанс в восприятии.
— Ну, да… разумеется, — вяло ответил Коннор. — Дерьмо, эта усталость вообще когда-нибудь прекратится? Я как старик, прикованный к постели: всё время хочу спать. Уже достало это лежание целыми днями, хоть на работу беги, невзирая на боль!.. Чёрт, и я так голоден, собаку готов сожрать. — На секунду задумался и с виноватой улыбкой посмотрел на Сумо: — Нет,
— Заканчивай нудить, иди лучше посиди со мной, пока я готовлю. В кои-то веке занимаюсь этим вместо тебя.
Хэнк бросил удивлённый взгляд на ботинки Коннора, скинутые в беспорядке, и подумал, что замечал за ним такое лишь однажды — на первое Рождество, которое они праздновали в компании Мари.
— И я вообще-то серьёзно. Как только мне станет лучше, сразу же выйду на работу. Анализ мест преступлений — занятие не травмоопасное, как и разгребание документации. Да и Фаулер будет счастлив разгрузить остальных, к то-му же… я… я… за-ды-хаюсь, Хэнк… апчхи!
— Иисусе, — еле сдерживая улыбку, протянул Андерсон. — Будь здоров.
— Это всего лишь шерсть Сумо. Застряла… у меня в ноздрях. — Коннор зажмурился, мотнув головой. — Нет, это и раньше случалось, но тогда мне было всё равно.
— Да уж, когда-нибудь я привыкну. Да и ты тоже. Не забывай только рот прикрывать, это должно войти в привычку.
— Я ещё пожалею об этом, — сыронизировал в ответ.
— Похоже, что уже.
— Это просто шутка. — Коннор подошёл к кухонной раковине и принялся намывать руки. — Я не жалею о том, что сделал. Я как будто, не знаю, утратил ясность цели. — Он закрутил ручки крана и обессиленно приземлился на стул. — Там, в четырёх белых стенах лаборатории, под раздражающие гудки приборов я почти забыл, зачем решился на перемены.
— Но тебе ведь понравился дождь? — с задоринкой спросил Хэнк, нарезая овощи. — Знаешь, не сегодня-завтра сюда прибежит твой беловолосый дьяволёнок, поцелует твою изумлённую морду, и уж тогда-то, уверен, ясность цели к тебе вернётся. — Он посмотрел через плечо и с удовлетворением заметил на губах Коннора мальчишескую улыбку.
Сквозь мрак забвения, лишённый сновидений, он ощутил прохладное прикосновение дождя. Большая капля скатилась по скуле, затем другая прочертила дугу брови и застыла у виска. Нежнее. Смелее. Тёплый бархат обвёл линию губ и скользнул по щеке. Горьковатый запах листвы смешался с цветочной сладостью духов и тяжестью сигаретного дыма. «Приехал и даже не удосужился позвонить. Прибить тебя мало», — ласково и тихо пробубнила себе под нос, обогнув пальчиками его подбородок. Задержал дыхание, не открывал глаз, боясь, что это невозможное мгновение тотчас испарится. В тишине, пропитанной шипением и треском огня в камине, раздавался мерный шум ливня за окном. «Капли дождя» продолжали гладить его кожу. Целую вечность.
Глубокий вдох, длинный выдох — разомкнул сонные веки и увидел перед собой лицо Мари, обрамлённое тусклым светом пламени и укрытое полутенью.
— Привет, мой бравый Хартиган. — Мари забавно вздёрнула брови и качнула растрёпанной головой.
— Прости, что не сказал о своём возвращении, — шепнул он измученным голосом, не переставая любоваться ею.
— Ты, конечно, скотина, но это ничего, спишу на усталость от работы.
— И не надоело тебе делать мне поблажки?
— Ещё как, — ответила она и пожала плечами, капризно поджав губы, — но у меня и выбора особо нет.