В чём измеряется нежность?

Victoria M Vinya

Осторожно поднялась, не издавая шума, быстро ополоснулась в ванной, чтобы окончательно прогнать хмель, и отправилась домой. Ноги утопали в грязных истоптанных сугробах, пока она бежала до такси, и всё вокруг казалось игрушечным, ненастоящим. Скорее бы доехать, нырнуть в свою уютную постель и забыться, провалиться в глубокий сон.

Но на половине пути она встрепенулась, жадно уставившись в окно, и скомандовала системе «Такси-Детройт» высадить её. Небо посветлело, плотные бледные тучи затянули его унылым ковром и вытряхнули вниз большие хлопья снега. Мари застыла перед домом Андерсонов и с тоской посмотрела на занавешенные окна: «Спит ли он сейчас? Так приятно думать, что он лежит на своём диване,

укрытый широким тёплым одеялом и видит самые добрые сны. А вокруг упоительная тишина, оберегающая его покой. Как бы я хотела быть сейчас там, рядом с ним… Как же всё глупо сегодня вышло».

Медленно побрела вдоль улицы, кутаясь в шарф. Взглянув на одну из детских площадок меж домов, чуть слышно всхлипнула и прижала руку в зелёной варежке к груди: «Ты…» — дрожа, прошептала она.

Коннор сидел на качели в расстёгнутом пальто, поникнув головой, усыпанной крошкой снега. Сегодня в двенадцать часов ему нужно приехать в лабораторию Майкла и начать готовиться к операции, которая может его убить. Он не мог заснуть. Хотелось видеть мир вокруг, чувствовать жизнь, любовь, боль, радость и печаль. Пока он ещё может. Раздавшийся рядом хруст вывел его из задумчивости, и он увидел, как на соседние качели опустилась Мари и улыбнулась ему ломаной улыбкой.

— Почему не спишь, мой бравый Хартиган? Ты был на работе?

— Нет. Просто бессонница, — вяло отозвался Коннор, наблюдая за тем, как Мари достаёт пачку сигарет и с тяжестью в движениях прикуривает.

— Я брошу, — виновато пролепетала, зажав сигарету в губах.

— Ну, разумеется. — Он громко выдохнул и оглядел её с ног до головы. — Ты в одной варежке? — Нежно и печально улыбнулся ей.

— Упс!..

— Вечно что-нибудь теряешь.

— А ты дурень зато: раздетый тут сидишь, — проворчала Мари. Сняла с себя шарф и укутала им шею Коннора, затем села обратно и крепко задумалась, вспоминая минувший день. — Ты был прав насчёт меня: я поспешная, упёртая… Зачем только всё это сделала? Ушла сейчас с вечеринки — и вмиг отпустило: ни влюблённости, ни привязанности. Какой же я глупый ребёнок.

Сглотнула, глядя себе под ноги.

Она могла не называть вещи своими именами: Коннор почувствовал невысказанное в её голосе. Он не нашёл в себе острой ревности или сожаления: «Я разваливающийся кусок пластика, железа и органики. Разве я могу упрекнуть её в том, что она живая? По-настоящему живая. И так постоянно отталкивал её, на что я рассчитывал? Она не будет ждать меня вечность. Да и вряд ли я ей теперь нужен».

— Как можно было настолько забыться?.. — Покачала головой. — Зато теперь всё так ясно, так понятно, так хорошо! — Она закрыла глаза и подставила лицо холодным кружащимся снежинкам. — Ты мне нравишься, — чуть дыша проговорила Мари. — Нравишься. — Нервическая усмешка. — Нравишься, нравишься, нравишься. Господи, как же сильно!.. Мне хочется с себя кожу содрать. Мне хочется выбраться из этого детского тела и пустых мечтаний. Как же ты мне нравишься…

Обхватила себя за плечи руками, впившись ногтями в рукава, и ссутулилась, превозмогая собственную трусливость. Затем подняла голову и бесстрашно обратила к нему распахнутые грустные глаза. Она увидела, как шок превратил в застывший воск его черты, лишь глаза лихорадочно блестели и бегло изучали её.

Программе не под силу справиться с таким эмоциональным потрясением. Нули и единицы выбирали оптимальные пути решения проблемы, сердечный насос взял безумный темп, ноздри отчаянно втягивали морозный воздух, пропитанный сигаретным дымом и духами. «Почему? Почему ты говоришь это сейчас? Что я могу ответить? Вернее — что я имею право ответить? Если я сегодня умру, что с тобой станет? Вот на что я точно имею право — так это не открывать свой проклятый рот, не сметь привязывать тебя к себе.

Только не сейчас… Почему ты всегда так искренна, когда я ни капли этого не стою?! В тебе столько жизни, столько чувств, и ты такая красивая, а я всего лишь жалкий сгусток боли. Как ты вообще можешь испытывать ко мне такое?»

— Ты молчишь? — прошептала Мари, чувствуя, как сердце готово пробить ей грудную клетку. — Ну, да. Конечно.

— Мари…

— Нет, нет, нет! Пожалуйста! Боже, не говори ничего! Какая же я глупая маленькая девочка! Зачем опять всё ломаю? Как я могла испортить единственное самое дорогое, что у меня есть?!

— Ты… ты не испортила… — Коннор взял её за руку, не понимая, как ему себя вести. Боль стала невыносимой, его начало мутить от стресса.

— Пожалуйста, прости, — тихо взмолилась она, подскочив на ноги и молитвенно сложив ладони у лица, затем попятилась спиной. — Прости.

У него не было сил бежать за ней, попытаться разубедить. Чувство вины сцапало его в клещи, и Коннор смотрел, как Мари уносится прочь. Далеко-далеко от него. «Если я выживу, клянусь, что всё расскажу тебе. Как же я облажался! Как же измучил тебя. Ты не заслужила подобного обращения. Как я вообще докатился до того, что растоптал человека, которого люблю больше всего на свете?»

Вернувшись домой, Мари никак не могла заставить себя уснуть. Желудок сдавливало болью от страха, никак было не унять слёз. К полудню она окончательно вымоталась и уже лежала неподвижно, распластавшись по смятому одеялу, словно прибитая гвоздями к кровати, и беззвучно проклинала себя, еле шевеля губами. «Трахнулась с одним, тут же решила с ним расстаться и понеслась признаваться в чувствах лучшему другу. Какая же я идиотка! До чего омерзительным человеком нужно быть, чтобы так поступить? Я всё испортила, испортила, боже… И это молчание. Это чёртово молчание. Как он на меня посмотрел… Стереть бы навсегда из памяти этот взгляд! Надо же было ляпнуть такое. Может, я лишь гадких паучьих лап и стою?»

— Мими, ты не спишь? — В дверной щели показалась Кларисса, хлопая глазами.

— Нет.

— Спускайся поесть, а то уже почти день. — Вошла и прикрыла за собой. — Эй, ты чего это? Что случилось? — Она присела на край постели и стала по-матерински гладить плечо падчерицы.

— С мальчиком своим хочу расстаться, — безэмоционально солгала в ответ.

— Он обидел тебя? Почему? Да я ему устрою! — Щёки Клариссы зардели, кожа покрылась пятнами.

— Не кипятись, он ничего мне сделал. Это я сама. Это я плохая…

— Только не занимайся самоуничижением. Просто честно всё ему скажи, поблагодари за время, проведённое вместе… Конечно, его реакция может быть непредсказуемой, и он может даже наговорить тебе гадостей, но это вполне естественно: он мальчишка, и его бросают практически без повода. Да, это больно, но так случается, что чувства проходят, а в вашем возрасте тем более, — Кларисса говорила с жаром и увлечением: ей всегда хотелось стать для Марии хорошей матерью, а эта ситуация была её показательным выступлением, прекрасным шансом проявить свои таланты.

— Агась, — сухо отозвалась Мари, — поговорю со Стэном обязательно. Я перед ним тоже… в смысле, я перед ним очень виновата.

— Вот и славно. — Она поцеловала падчерицу в висок и подошла к двери. — Может, тебе сюда принести покушать?

— Клэри, я тут подумала: я хочу поехать в Канаду к твоей сестре. Не могу больше видеть Детройт, не могу видеть… Мне кажется, отметить там выпускной будет здорово. Да и так меня практически сто процентов возьмут на мою специальность в Детройтский университет биологии и экологии, ведь это всё-таки их подготовительная программа. И нет, я не хочу подумать, взвешивать что-то там и прочая ерунда, которую ты сейчас спросишь. Хочу уехать и всё тут. Я уже решила.