В доме Шиллинга
Шрифт:
Совтникъ видлъ это и, насмшливо улыбаясь, проводилъ загорлой рукой по своей рдкой бород.
– Я уже давно вижу, что мой Витъ теб не по вкусу, – продолжалъ онъ. – Онъ уменъ не по лтамъ, у него очень твердая воля, и онъ, какъ истый Вольфрамъ, не привыченъ къ лести и нжностямъ… Такая дрянь, какъ этотъ, – онъ указалъ на Іозе, – теб больше нравится, не правда ли?… Гмъ, женское воображеніе всегда занято. Чортъ знаетъ, что ты въ немъ видишь…
– To, что онъ есть – ребенка чужихъ людей, – отвчала она съ тмъ же неподвижнымъ взглядомъ; но она тяжело дышала и въ ея звучномъ голос слышалось раздраженіе хищнаго звря.
– Само coбoй
– Витъ привелъ его сюда…
– Витъ, всегда и везд Витъ! Бжняжка во всемъ виновенъ, его бьютъ за это, а мальчишка конечно невинный агнецъ. Какъ ты попалъ въ домъ? – Гнвно, не владя боле собой, крикнулъ онъ мальчику, который въ страх отступилъ и молчалъ.
– Будешь ли ты отвчать, мальчишка? – прошиплъ онъ съ возрастающимъ гнвомъ и протянулъ руку къ мальчику, изъ за котораго былъ наказанъ его сынъ. При этомъ угрожающемъ движеніи маіорша вздрогнула, какъ будто сама получила ударъ, и протянула руку между братомъ и Іозе; глаза ея сверкали, а изъ подъ верхней судорожно передернувшейся губы показались прекрасные блые зубы. Эта женщина съ сильными и эластичными движеніями походила въ эту минуту на тигрицу, защищающую своего дтеныша, но это продолжалось лишь одну секунду. Совтникъ невольно отступилъ на шагъ, а она сказала повидимому спокойно, хотя немного глухимъ голосомъ.
– Ты не дотронешься до чужого ребенка, который и безъ того испуганъ продлкой твоего Вита. – Она нагнулась къ Іозе, чтобы повторить предложенный ему совтникомъ вопросъ, но эта странная женщина очевидно не знала, какимъ языкомъ ей говорить съ ребенкомъ, который смотрлъ на нее прелестными голубыми глазками, и ея блдныя губы сжались еще крпче.
Но мальчикъ отвтилъ, не дожидаясь вопроса, – онъ чувствовалъ себя подъ защитой этой женщины.
– Я попалъ черезъ изгородь съ большимъ мальчикомъ, – сказалъ онъ своимъ кроткимъ ласковымъ голосомъ. – Онъ всегда тамъ проползаетъ и бросаетъ камнями въ утокъ, которыя плаваютъ у насъ на пруду. Онъ хотлъ мн показать своихъ кроликовъ…
– Такъ, – сказалъ совтникъ; онъ растерянно гладилъ и теребилъ свою бороду, – поразительное хотя и быстро исчезнувшее выраженіе лица сестры заставило его повидимому призадуматься. – Черезъ изгородь, значитъ, которая отдляетъ насъ отъ усадьбы Шиллинга… Прекрасное открытіе! Мой Витъ на земл Шиллинговъ. Я велю сейчасъ же всю изгородь покрыть колючками. Гмъ, теперь я узнаю, этотъ мальчикъ оттуда, я иногда вижу тамъ голубую куртку. Онъ принадлежитъ къ американской семь, которая величаетъ себя „фонъ Вальмазеда“, какъ я слышалъ – хорошіе должно быть люди! Мужъ шатается гд-то на водахъ, а семью прислалъ безъ гроша денегъ въ домъ Шиллинга, гд она отлично живетъ и веселится на чужой счетъ къ величайшему неудовольствію прислуги.
Вс эти сообщенія, сдлавшія бы честь любой сплетниц произносились глухимъ грубымъ мужскимъ голосомъ!…
– Шиллинги всегда были глупцами и расточителями, – продолжалъ онъ громче, переводя духъ. – Актеры и искатели приключеній всегда находятъ тамъ пріютъ. Но гордой баронесс это
Онъ остановился, сестра стояла передъ нимъ, какъ статуя. Она неподвижно смотрла на закрытое окно, черезъ которое тщетно старались выбраться дв большія мухи и заблудившаяся оса, и только, когда совтникъ замолчалъ, она устремила такой же неподвижный взглядъ на его лицо.
– Разв это касается насъ? – сухо проговорила она. – Разв мы заботились когда нибудь о томъ, кого Шиллинги принимаютъ у себя?
– Прежде, конечно, Тереза, когда королевскій офицеръ ухаживалъ за прекрасной, обвороженной имъ золотой рыбкой Вольфрамовъ. Но все это давно поросло травой. Теперь же я снова долженъ безпокоиться, такъ какъ Витъ сыгралъ плохую штуку, приведя себ оттуда товарища, – прекрасное было бы для меня знакомство!… А ты никогда не должна бы забывать, что ты обязана дому Шиллинговъ всмъ своимъ позоромъ и разбитой жизнью… Я полагаю, что даже воздухъ, доносящійся оттуда, долженъ бы оскорблять тебя. Я со своей стороны въ теченіе послднихъ восьми лтъ, конечно ради тебя, заботился о томъ, чтобы на подошвахъ даже никто не занесъ въ мой домъ ненавистной земли, а ты принимаешь эту залетвшую къ намъ зловщую птицу, ведешь ее прямо въ свою комнату, утшаешь и ласкаешь…
– Ласкаю? – дико засмялась она и провела нсколько разъ ладонью по фартуку, какъ бы желая стереть всякій слдъ, оставленный прикосновеніемъ дтской ручки.
– Ты долженъ бы знать, что твое обращеніе къ прошлому было излишне, – возразила она рзко. – Укажи мн хоть одинъ моментъ въ моей жизни, когда бы я забыла, что я Вольфрамъ, дитя моего отца и правнука бывшихъ до него Вольфрамовъ. Они конечно, также заблуждались, но потомъ, опомнившись уже не сходили съ пути, который они считали правымъ, хотя бы имъ приходилось проходить чрезъ адскія мученія.
Она прижала къ груди свои блыя полныя руки и крпко стиснувъ зубы, прошла мимо него къ лстниц.
– Обо мн не безпокойся! – сказала она, еще разъ останавливаясь. – Я знаю свое дло, но ты берегись! Ты теперь только тнь самого себя. Я страстно желала продолженія нашего стараго честнаго высокочтимаго рода, – я вдь не знала, что кровь можетъ измняться, я всегда считала это невозможнымъ. Но теперь я это знаю, сколько ни родилось сыновей въ монастырскомъ помсть, никогда еще не было такого коварнаго, все уничтожающаго, какъ Витъ, и не будь мы на-сторож давно бы ужъ все разлетлось на вс четыре стороны. И этому мальчишк ты позволяешь самовольничать, какъ ему угодно, онъ длаетъ изъ тебя, что хочетъ. Ты дрожишь, какъ осиновый листъ, когда лживый мальчишка ломается передъ тобой въ притворныхъ конвульсіяхъ! И въ его руки должно все попасть, все Францъ; мн кажется, ты отдалъ бы душу сатан изъ-за него!
Она остановилась, какъ бы испугавшись своего вспыльчиваго страстнаго приговора, бсившаго ея брата, которому вся кровь бросилась въ лицо; но она не только не отказалась, но и не смягчила даже ни однимъ словомъ сказаннаго.
– Если ты хочешь, чтобы Вольфрамы продолжали пользоваться такимъ же почетомъ, – добавила она съ особымъ удареніемъ, – то возьмись за средство нашихъ честныхъ праддовъ – за палку, что въ углу! – Затмъ она кивнула маленькому Іозе и пошла вмст съ нимъ по лстниц.
Было какъ разъ шесть часовъ; на прилавк стояли горшки молока, и въ сняхъ тснилась цлая толпа людей.