В доме Шиллинга
Шрифт:
– Люсиль! – воскликнула донна Мерседесъ рзкимъ голосомъ, въ которомъ слышались гнвъ и изумленіе.
Танцовщица въ испуг отскочила отъ зеркала.
– Минна, дура, ты забыла запереть дверь! – вскричала она сердито, но въ слдующую же минуту разразилась громкимъ принужденнымъ смхомъ. Баронъ Шиллингъ съ улыбкой погладилъ свою бороду, – нельзя было себ представить, чтобы эта сильфида могла упасть въ обморокъ отъ приключеній своего маленькаго сына. Между тмъ какъ онъ, держа Іозе за руку остановился у порога, Мерседесъ, не говоря ни слова, прошла черезъ всю комнату, сняла внокъ съ головы маленькой Паулы, которая
– Ты не должна оставлять двочку свидтельницей своихъ забавъ, – сказала она Люсили, успокоивъ малютку.
– А почему это? – спросила молодая женщина упрямымъ вызывающимъ тономъ. – Если ты думаешь, что я позволю воспитывать Паулу такъ, какъ ты съ самаго начала воспитывала Іозе, то ты очень ошибаешься. У бняжки и безъ того печальное дтство. Какъ счастлива была я ребенкомъ! о, какъ счастлива! Лелемая, боготворимая, я выросла въ блеск и роскоши, въ безпрерывныхъ пирахъ! О, мой прекрасный принесенный въ жертву рай!
Она протянула къ небу свои нжныя руки, которыя дйствительно были слишкомъ тонки и заставляли думать, что врачи были правы, высказывая страшное предположеніе, будто это цвтущее полное жизни созданіе носитъ зародышъ смерти въ своей груди, которая теперь высоко поднималась отъ усиленнаго дыханія.
Она полусердито, полузадорно сорвала съ головы цвты и бросила ихъ въ картонъ.
– Мои забавы, говоришь ты? – продолжала она дерзко усмхаясь. – Боже мой, да, он довольно жалки, но что же длать? У всякаго свой вкусъ и потребности, донна Мерседесъ! Ты разыгрываешь на своемъ инструмент Баха и восхищаешься имъ, а я танцую и иногда съ сердечной болью перебираю дорогіе мн старые театральные наряды…
– Этотъ костюмъ новый, онъ никогда еще не былъ въ чемодан, – холодно и неумолимо прервала ее Мерседесъ.
Люсиль въ смущеніи засмялась и завертлась, какъ волчекъ, на кончикахъ пальцевъ, а Минна, робко отступившая въ глубину комнаты, быстро наклонилась, чтобы собрать разбросанные цвты.
– Ну, а еслибы и такъ? – спросила маленькая женщина, вдругъ остановившись, и съ гнвомъ подступила къ своей золовк. – Еслибы и такъ, донна Вальмазеда? Какое наконецъ теб дло до того, что я купила себ нсколько аршинъ бархату и атласу? Разв это изъ твоего кошелька, а?… Прошу васъ, баронъ, посмотрите на мою строгую золовку! Кружево, которое въ лохмотьяхъ тащится за ней по ковру, такъ дорого, что не всякая нмецкая герцогиня въ состояніи отдлать имъ свое парадное платье, – эти хлопчатобумажныя принцессы тратятъ невроятныя суммы, а я, бдное созданье, не могу позволить себ такихъ пустяковъ, какъ новый костюмъ для своихъ уединенныхъ забавъ. Со стороны опеки непростительно было отдать въ руки Мерседесъ даже мои карманныя деньги, – она гнвно ступала по ковру своими обутыми въ атласъ ножками, – но я все еще такъ глупа и легковрна, что уступаю во всемъ. Почему я знаю, можетъ быть, это совершенно несправедливо присвоенное право! Только у меня усчитываютъ каждую булавку, каждый шелковый лоскутокъ…
– Ты знаешь, что я этого никогда не длаю, – спокойно возразила Мерседесъ, – на ея лиц отражалась по истин возвышенная душа. Изъ этихъ двухъ женскихъ фигуръ одна походила на гордую высокую лилію, другая на маленькую жалицу [31] съ блестящими крылышками, порхающую вокругъ нея.
– Я нахожу только страннымъ, что ты думаешь
[31] Жалица – крапива, от жалить, жало жгучие волоски растений, нпр. крапивы (В. И. Д а л ь: Толковый словарь живого великорусского языка. – Т. I. – С. 524-525).
Но видимо, употреблялось и как синоним пчелы.
– Да, изъ ревности. Онъ не могъ вьносить, этотъ добрый Феликсъ, чтобы чьи нибудь глаза кром его любовались моимъ талантомъ, нкоторые люди поступаютъ такъ же изъ зависти. А мудрые Соломоны, наши доктора, эти низкіе льстецы замтили это и, конечно, тотчасъ же стали на сторону главной силы въ дом. Принявъ все это за серьезное, я испугалась, когда они, таинственно пожимая плечами, сообщили мне, что мое здоровье ненадежно. Хитрецы!
Съ невыразимымъ комизмомъ и граціей сдлала она пальцами длинный носъ и снова завертлась на кончикахъ пальцевъ, а ея дочка съ крикомъ восторга потянулась къ желтой атласной юбочк, разввавшейся надъ цлымъ облакомъ газа.
Мерседесъ вспыхнула. Она молча взяла Паулу за руку, чтобы увести ее изъ комнаты, но Люсиль заступила ей дорогу.
– О нтъ, Паула останется у меня, у своей мамы, которой она принадлежитъ, – сказала она твердо. – Іозе ты можешь взять. Я люблю и его, очень люблю, но я не имю надъ нимъ никакой власти. Судьба бываетъ иногда совсмъ слпа: вдь это безуміе предоставить мн, такому молодому неопытному существу, воспитаніе своевольнаго мальчишки! Но мою милую двочку, мою маленькую Паулу я удержу при себ и мы будемъ съ нею вмст, какъ нкогда мама и я… такъ ты это и знай…
– Феликсъ въ своемъ завщаніи поручилъ попеченію донны Вальмазеды обоихъ дтей, – прервалъ ее баронъ Шиллингъ съ особымъ удареніемъ.
Люсиль быстро повернулась къ нему и смрила его насмшливымъ взглядомъ.
– И ты, Брутъ! – воскликнула она патетически. – Но я должна была это знать! Тамъ также вс подчинялись ей, какъ оракулу, вс мужчины, ея отецъ, Феликсъ, бдный Вальмазеда… Эти демоническія женщины съ мрачнымъ видомъ страстно любятъ господствовать и повелвать и очень скупы на нaграды… въ этомъ все искусство! Очень холодной невстой была донна Вальмазеда!…
– Замолчи! – прервала Мерседесъ съ пылающимъ взоромъ ея злобное предательство.
– Боже мой, я и такъ молчу! – отступила маленькая женщина съ забавнымъ жестомъ страха. – Но баронъ Шиллингъ мой другъ, мой добрый старый другъ изъ блаженнаго времени, когда я жила еще въ Берлин, и я не могу допустить, чтобы онъ попалъ въ сти; я ршительно не допущу этого! Ему и безъ того тяжело живется, несчастному человку…
– Несчастному? – прервалъ онъ ее съ гнвнымъ изумленіемъ. – Кто же вамъ сказалъ, что я чувствую себя несчастнымъ?
– Боже мой, я такъ думаю – или ваша жена похорошла и сдлалась любезне? – вскричала она, теперь дйствительно изумленная съ широко раскрытыми глазами, которые она тотчасъ же опустила, испугавшись гнвнаго выраженія его лица, вызваннаго ея безтактнымъ болтливымъ языкомъ.
Его взоръ, какъ молнія, скользнулъ по лицу женщины, которая нсколько часовъ тому назадъ произнесла съ такимъ дерзкимъ уничтожающимъ выраженіемъ: „этотъ человкъ продалъ себя“… Онъ уловилъ въ выразительныхъ чертахъ очевидное недоумніе и вмст съ тмъ холодную насмшливую улыбку.