В Древнем Киеве
Шрифт:
— И ты дал благословение? — спросил Миронег, откидывая упавшие на глаза волосы.
Тут вмешался Онцифор:
— Как же не дать?! Жданко хочет найти Глеба.
Миронег вздохнул:
— Найдет ли?
— Найдет, — уверенно сказал Онцифор.
— А как это случилось, что послы берут с собой Ждана? — спросил неожиданно повеселевший Миронег.
— Да как же не взять? — ответил Онцифор. — Ведь я — посол. Я и беру с собой своего унота.
Петрило молчал. Неизвестно было, с охотой ли он отпускает сына, или в душе его происходит борьба.
А Онцифор
Онцифор продолжал с воодушевлением, он говорил так, как будто его слушала толпа на киевской площади, а не два старика: Миронег да Петрило. Он говорил: «Опомнились русские люди, готовятся дать отпор проклятым. Святослав собирает войско, кликнул клич по Черниговской земле, чтобы шли на бой все, кому дорога родина и честь Руси…» И собираются со всех концов Черниговщины, со всех концов русской земли. Надо, чтобы воины собирались и с Переяславщины и с Киевщины… со всех концов русской земли.
Ладно ты сделал, Петрило, что благословил Ждана на поход. Пусть киевлянин он, не черниговец, но все одно: и переяславцы и черниговцы — все мы одно — Русь. Одно слово: «русские люди».
В это мгновение отворилась дверь — в комнату вошел Офрем. Он постоял тихонько, послушал, о чем говорят, а когда Онцифор замолк, Офрем заговорил: «Слушаю я тебя, слушаю, праведно говоришь… Вот я — новгородец — нет в наших краях половцев, а знаем мы, что обижают они Русь, знаем, что злейшие они наши враги…» И тут вспомнил Глебку. «И до чего хорош был малый! — ласковый, приветливый, до всего доходчивый, смекалистый!»
Миронег благословляет Глеба перед походом.
От этих похвал его приемному сыну еще пуще разгорелась у Миронега тоска по Глебу.
До позднего часа засиделись гости у Миронега, а потом вдруг заторопились. Онцифор со Жданом должны были наутро, ранним-рано отправиться на главную киевскую площадь, чтоб оттуда отправиться вместе с остальными послами в город Чернигов, а Петрило собрался наутро в родное сельцо под Василев.
Офрем вернулся к любимому занятию — списыванию книг, а Миронег остался дома один вместе с приемной дочкой Олюшкой.
Совсем тихо стало в дому у Миронега. Молчаливый сидел он за своим рабочим столом, где были разложены ножики, пилочки, двузубцы и валялись незаконченные чесала с хитрой резьбой, ларцы и рукояти мечей.
Миронег работал уж не так быстро и не с той охотой, как то бывало раньше. Ныло раненое плечо, и грусть по Глебке не давала покоя сердцу. Все думал об одном: осиротили его половцы проклятые, второго сына отняли.
Сидел
Рыжий котенок, Глебкин любимец, вскарабкался к нему на колени, потерся об его рубашку, промурлыкал свою однообразную песенку.
— Олюшка, — кликнул Миронег Глебкину сестренку. — Накорми Рыжика!
Олюшка, глядя на Рыжика, начала причитать:
— Бедный братец мой, Глебушко! Кто-то накормит, напоит тебя, сиротинушку!
— Полно, доченька! — прервал ее Миронег и прибавил строго: — Не плачь! Все будет ладно!
Когда Онцифор со Жданом прибыли в столицу Черниговского княжества — город Чернигов, они увидели, что весь народ ходит по улицам, как в дни больших праздников, радостный, ликующий. Люди собираются в кучки, толкуют, что не можно терпеть больше половцев в русской земле, должно всех перебить, прогнать, чтобы и впредь не повадно было проклятым вторгаться в наши села и города.
Киевские послы остались довольны приемом Святослава — черниговского князя. Онцифор рассказывал Ждану, что князь сказал: «Не дадим в обиду стольный наш город, великий Киев. Брату Изяславу послано сказать: ежели не бросишь ляхов, — мы сами на тебя ратью пойдем; бросай ляхов, иди в Киев, в святой город отца нашего, иди с малой дружиной, тогда миром покончим, а всю силу свою бросим на злейших недругов наших — на половцев».
Собирались воины на улицах Чернигова, строились в ряды. Ждан держался около Онцифора и вдруг оторвался от него.
«Жданко? — позвал было Онцифор. — Жданко!» Не на шутку обеспокоился мастер. Глядит — и уже бегут к нему навстречу два молодца: Ждан с дружком своим Глебом.
Онцифор спросил:
— Куда же ты делся с Альты! Мы все, кто жив остался, в Киев вернулись. Ждан отца твоего Миронега чуть ли не на плечах нес до самого дома и передал сестре твоей Олюньке, чтоб выхаживала его.
Глебко с сияющим лицом повернулся к Ждану.
— На то, Онцифор, мы и друзья с ним навечные! А я не мог уйти с вами. Помните, как на меня навалился пузатый половчин? Не мог я тогда отбиться, а потом изловчился, схватил я половчина и повез до Чернигова, своими руками изловил. Об отце не беспокоился, знал, что он со Жданком… что не пропадет отец мой…
Вот сейчас еще раз пойдем на половцев, а там, бог даст, и в Киев вернемся все вместе.
Миронег не ошибся; с уходом Ждана он твердо верил в возвращение сына, в счастливый конец похода черниговцев, и он не очень удивился, когда однажды ранним утром, едва начало светать, кто-то стукнул в его оконце.
Олюшка спрыгнула с лавки, подбежала к оконцу, всплеснула руками и закричала:
— Глебушко! Братец родименький!
Услыхав такие слова, Миронег поднялся с лавки и заторопился по ступенькам наверх к двери.
— Глебушко! Сыночек! — только всего и мог выговорить Миронег, и крупные слезы, слезы радости текли по его щекам.
— Сказывай! Все сказывай! — тормошила Олюшка брата.
— Да сперва дай ты ему отдохнуть с дороги, попотчуй, дай помыться! — останавливал Олюшку Миронег.