В движении вечном
Шрифт:
Лысая гора располагалась метрах в двадцати правее бывшего панского дома, а теперь главного школьного корпуса. Пуская лыжи плавным накатом, Витька подъехал к самому краешку первым. Опираясь всем телом на лыжные палки, он постоял так, словно раздумчиво какие-то секунды и... не отталкиваясь, резко пригнувшись, вздернув палки под мышки, молниеносно скользнул вниз.
– - Айда за мной! -- слышалось через мгновения уже далеко снизу счастливо. -- Так классно...
Все случилось столь быстро и неожиданно, но... теперь уже иного выбора не было. "Равные во всем", они, тем не менее, с величайшим
Точь-в-точь как в самые важные ответственные минуты с волнующим холодком защемило в груди. Страшно было даже глянуть вниз, но теперь самым главным было и не глянуть вниз. Отчаянным волевым усилием Игнат отодвинул лихорадочный страх куда-то на самый бесчувственный краешек своего подсознания и, присев на лыжах пониже обычного, прижмурившись почти дослепу, бездумной лавиной ринулся в бездну.
... Съехавшего удачно, сначала налетом выбрасывало на пологий пригорок, верховину покатого здесь неманского берега. Повернув легчайшим усилием лыжи немножко влево, можно было еще долго скользить наискось по заснеженной ледяной речной поверхности.
– - Вот спроси меня, как съехал? Ведь никак не скажу, только картиночки разные вертятся...
Витька говорил навстречу взахлеб, торжествующе, но как показалось Игнату и разочарованно также, словно аналогичная удача друга значительно понизила в его глазах всю несомненную значимость такого внезапного подвига.
– - ...помню только самый верх, и что сразу духи заняло. Дернуло вниз, покатило, только-только падать собрался, пронеслось дрободаном по памяти, а уж и на берег вынесло!.. Неужто съехал? -- и ура сразу! -- передавал точь-в-точь взахлеб Витька и игнатовы ощущения во время молниеносного спуска.
Он ведь также устоял на ногах благодаря лишь каким-то загадочным инстинктивным резервам своего организма.
– - Так может еще по разику?
– - Ты что, а как носом?.. С Лысой съехать! -- дай хоть денечек порадоваться.
– - Тогда айда на ту сторону, с пологой потешимся. Что возле башни.
– - Я за!
Между тем уже вечерело.
Небо на горизонте у лесной кромки багровобоко залиловело. На смену лучистому пышному яблоку бледнолицым лимоном вальяжно выступил его элегантный флегматичный приятель. Нетерпеливыми искорками любопытно выглянули первые звездные глазки. Подмораживало. Вечернее луговое пространство переполняло грудь бодрой озонирующей свежестью.
– - Вишь, стемнело! -- будто только сейчас и заметил Витька. -- А ты гонял на лыжах в притемках?
– - Было дело. Духи и не так забирает, летишь с той горки как в протьму.
– - Погоняем еще?
– - Я за!
– - Эх, вот если бы еще пе-ре-кусить немножко!
– - Ага, и я с удовольствием, аппетит зверский. А знаешь, есть идея. Сгоняем ко мне быстренько? Тут Немном пять минут, куснем по хлебушку с маслом и назад.
– - Поехали! -- охотно согласился Витька.
По лыжне прямой и укатанной, проложенной по берегу реки, мальчишки мигом домчались к невысокому деревянному крылечку игнатовой хаты.
– - Жди здесь,
Игнат быстро скинул лыжи; уткнув глубоко в снег алюминиевые палки, взбежал вверх по скрипучим заиндевелым ступенькам. Вначале была дощатая веранда, летняя пристройка. Тут Игнат вытер ноги, обил аккуратно соломенным веником налипший снег; не разуваясь, заскочил прямо на кухню. Достал там впопыхах из навесного шкафчика свежую ржаную буханку, от души резанул ее на широкие пахучие лусты.
– - И куда ты ище? -- выйдя из зала на беспорядочные стуки, прислонившись к дверному проему кухни, говорила озабоченно бабушка. -- Расхлистаны, гойсаешь где-то, заре ноч на дворе. И куда ты ище, буде!
Но, взглянув на его полные руки, уже удивленно спросила:
– - А хлеб?.. И куда тебе столько?
– - Я с хлопцем, мы еще покатаемся, можно? -- словно не спросил, а сообщил в ответ скороговоркой Игнат, и не дожидаясь ее ответа, выскочил снова на улицу.
– - Держи! -- прямо с порога протянул другу, обильно намазанную маслом, душистую ржаную краюху.
– - Быстро ты! А хлебушек пахнет как, смакота! -- с такими словами потянулся тот живо за своим бутербродом. -- Эх, покатаемся еще!
И он уже снимал торопливо свою толстую вязаную варежку.
Как вдруг на веранде выразительно скрипнули входные двери. Отвернув слегка легкую матерчатую занавеску, кто-то чрезвычайно внимательно вглядывался в освещенный уличным столбовым фонарем маленький приусадебный дворик.
"Бабка! -- пронеслось тотчас и почему-то очень тревожно. -- И повсюду ей надо..."
И Витька вздрогнул. Изменившись в мгновение ока лицом, словно испуганно отдернул он руку:
– - Я... я... знаешь. Знаешь, мне расхотелось, что-то совсем расхотелось кататься. Давай лучше завтра, а?.. После школы, давай?
Молча, с ненужным бутербродом в руке, провожал Игнат растерянным взглядом в густеющих сумерках унылый, будто сгорбленный, мальчишечий силуэт. Они не сказали больше ни слова, но несказанные слова эти и так с предельной ясностью прозвучали в ушах у Игната:
– - А назавтра ведь скажут: "У Бутовца Петрухи, слыхали?.. Дожился мужик, хлеба лусточки черной нема хлопцу в хате!"
* * *
И с того вечера многое, казалось бы, совершенно нелепое стало куда понятнее Игнату.
– - Эй, ты, мерзлячишка, зиму встречаешь? -- так и подмывало его спросить шутливо, повстречав друга прохладным октябрьским днем почти во всем зимнем.
И тут же на ходу придумывал он другой вопрос. Глянув внимательно в лицо Витьке, вспоминал он сразу тот зимний вечер, намазанную маслом, ржаную краюху черного хлеба.
– - А зато и не скажут: "Одеть-обуть нету, голодранцем по холоду гойсает!"
3