В движении вечном
Шрифт:
– - Держи-ка, Игнатка, самая детиная еда!
Хлеб был еще теплый, поджаристый, с аппетитной душистой корочкой, кажись, так и съел бы его весь. Но разве можно съесть за раз целых пять буханок? Даже на всю семью на день хватало лишь двух.
Бабушка тяжко ставила на широкое дощатое крыльцо объемный круглобокий "чигун" с теплой водой, неспеша, старательно замешивала одну. Летом вмиг сбегалась и слеталась со всего двора разноперая пестрая птичья компания.
– - Все-е, все тут! И куры, и утки, и гуси, -- приговаривала ласково старушка, по-хозяйски, умело командуя в центре всей
И вправду: и кот, и собака тоже всегда были тут, присаживались рядом на удивление смирно в ожидании своей законной пайки. Еще две буханки черного хлеба чуть позднее бабушка замешивала свиньям, и каждый день Игнат видел это.
Однажды его приятель бросил недоеденный хлеб с маслом просто под ноги в дорожную пыль.
– -У войну б зато! -- гневно начал седой сухопарый старик, что сидел невдалеке на простенькой покосившейся лавочке. -- У войну б зато, людцы...
И он не договорил даже, словно захлебнувшись гневом.
Его сосед рядом, лысоватый, но еще с виду крепкий и свежий улыбчивый дед, вздохнувши протяжно, чуть заметно кивнул:
– - У войну бы ище и и с тем сметьем слизал!.. Мальчо ище горькое, и что оно бачило?
– - Горькое! Днями, як на выгон, выдь-ка глянь, что туда накидали. Туда, Петро, детвора не выносит!
– - Дождали й то...изобилия. А помнишь, Иване? Ище и казали, коли и то буде?
– - Я-то помню. Я-то, як раз, вельми добре помню, як лебедицу да ржище мешали! -- говорил возмущенно седой. -- Трухи той сырую водицу засыпал и хлеб...
– - Зато вот теперь свиней кормим! -- усмехнулся на это вдруг совершенно неожиданно лысоватый сосед. -- Порося на убой житним хлебушком. Ты вот. Ты ж вот и сам днями с лавки цельную торбу чуть пёр, благо что лисапет есть. Вот скажи ты мне зараз, и на кой ляд у бобылях тебе стольки?
– - А чем, чем? -- переменившись в лице в одно мгновение, уже как бы и заоправдывался в ответ смущенно седой. -- Чем, скажи ты, кормить? Комбикорм той в лавке в дефиците, ведь не укупишь! А посеять, вырастить... где земля? Кругом колхозы, и кто ж тебе дасть? А без жита, пшеницы и где тое мясо?
– - Правильно, Советский Союз! Страна ба-а-гатая, и Етнам тебе тута, и Куба, и Африка... В-весь свет! Весь свет, почитай, теперь кормим, можно и свиньям хлеб, коль цена тая в лавке копейчина. А ты...ты не бери так в душу, Иване, переживем! -- то ли утешал, то ли теперь просто рассуждал негромко вслух лысоватый. --- Переживем... И войну тую пережили, и голод, переживем и изобилие, дасть Бог!.. Да вот только и оно глядит на все, мальчо энто.
4
Страшный сон
Два раза в год на Первомай и октябрьские праздники был тогда военный парад на Красной площади, и Игнат вместе со взрослыми смотрел его дома по телевизору.
"...героический, мирный труд советского народа надежно хранят его доблестные вооруженные
Стальными, серо-зелеными бронтозаврами тяжко ползли по багровой площади тупоносые цилиндры стратегических ракет.
– - Одна такая колбаса штат Техас накроет! -- замечали значительно, переглядывались между собой мужчины. -- Или пол-Европы ихней. Нью-Йорк сгорит, как спичка.
– - Борони Бог той войны и снову побачить! -- горячо спохватывалась рядом, торопливо крестилась в ужасе бабушка.
Ее успокаивали, словно посмеиваясь с ее старческой наивности:
– - Не боись, бабка, Советский Союз! И кто теперь на нас сунется?
Игнат тоже усмехался, но едва и коротко. Он ведь знал прекрасно, что у "них" тоже очень много таких ракет.
– - Мы можем гарантированно уничтожить Советы пять раз! -- заявлял отважно американский генерал.
На это, однако, резонно отвечал его более рассудительный соотечественник:
– - Я не знаю, сколько раз их можем мы. Но вот что они нас: раз и навсегда! -- это я прекрасно знаю.
Игнат много раз видел на фотоснимках, что случилось с японскими городами после первых в истории ядерных бомбардировок. Но хиросимский "Малыш" в современном ряду мог и впрямь показаться всего малышом, теперь только одна-единственная стратегическая ракета несла на себе заряд больший, чем суммарно заряды всех прошлых, отгремевших когда-то на планете бесчисленных войн.
– - Земля содрогнулась! -- услышал Игнат однажды в случайном разговоре об одном из подземных термоядерных испытаний. -- Сто мегатонн рванули...
И в душе его тоже словно что-то содрогнулось: десять тысяч Хиросим за раз! А что если весь термоядер... и сразу?
Это даже невозможно было представить. Перед глазами вставало лишь то, что будет после: серая мертвая пустыня, пыль на руинах, пыль в воздухе, мельчайшая серая пыль покрывает небо всплошную, и оно кажется непроницаемо серым от непроглядной удушливой пыли. И одинокий силуэт где-то вдали на горизонте, как жалкий итог, как сгусток заразной, пропитанной ядами, радиоактивно мерцающей пыли... И вспоминалось где-то прочитанное: "Да позавидуют мертвым живые!" -- но ведь он-то... Он-то, по сути, еще и не жил.
Множество интересных книг читал Игнат о прошлых войнах, множество смотрел кинофильмов. Книги и кинофильмы тогда были в большинстве своем о недавней войне, самой кровавой Второй мировой. Книги указывали прямо, что с первых своих дней человек непрерывно воевал с человеком, с годами войны становились лишь более масштабными и кровопролитными, вот, пожалуй, и вся разница.
Напалмовые сполохи вьетнамской войны, тлеющий ближневосточный кризис, жуткий карибский. Планета была снова разделена на два непримиримых лагеря; где-то глубоко под землей в секретных бетонных бункерах тупо ожидали пускового командирского приказа послушные ядерные кнопки, и все время казалось, что вот-вот, непременно, пускай даже случайно... И эта тревога витала всегда, Игнату постоянно снился один и тот же мучительный страшный сон.