В движении вечном
Шрифт:
...Низкий раскатный гул нарастает, словно из-под земли, могучий неумолимый предвестник. Гул набирает мощь, наполняет пространство дрожью, а душу отчаянием. Времени нет, надо бежать, прятаться.
Игнат почему-то всегда один.
И он вправду бежит куда-то отчаянно, ищет, находит что-то похожее на барак, давно заброшенный, пустой, безлюдный. Пола в нем нет, стены легкие, дощатые, если обвал, то нестрашно. А еще почему-то во сне стены всегда как бы прозрачные и через них, как на экране в кино, можно отчетливо вдаль видеть.
Игнат зарывается наскоро глубже во что-то, второпях неуклюже, судорожно натягивает себе что-то на голову. Однако отнюдь не всплошную, дослепу, а всегда так непременно,
... Из преисподней грохочущий пульс низвергая, неукротимо, всевластно, упруго дрожат горизонты. Вот-вот, сей миг, колыхнет пополам раздирающим заревом...
И... тишина.
Свет из окна, за окном. Светлые стены.
Сонный размеренный постук настенной "кукушки".
И голос близкий и ласковый:
– - Заспался, Игнатка?.. А в школу?
"Сон... только сон! Жить, я буду жить!"
– - Бабуля блинцы испекла, чай настоялся, я малину открыла.
"Блинчики мои любимые, чай, малина! Уроки сегодня такие легкие, на переменке мячик погоняем, а после..."
И после -- все то, что будет после, видится сейчас столь же легким, воздушым, безоблачным.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ОДНОКЛАСНИКИ
1
Школа
Школа тогда теснилась сразу в нескольких строениях, разбросанных по всему поселку. Так, невдалеке от центра в конце узкой коротенькой улочки, прямой и ухабистой, стояла обычная деревенская хата, бревенчатая, с печью-грубкой, высокой кирпичной трубой и довольно просторным приусадебным двориком. Впрочем, даже с первого взгляда она была куда поприметней габаритами точно таких же невзрачных крестьянских избушек, что за соседским забором, и потому, наверное, когда-то из нее подчистую вынесли все хозяйское, основательно подремонтировали, поставили в каждую комнату простенькую деревянную вешалку, а на середину школьные парты. Сюда "первый раз в первый класс" приводили каждый год поселковые мамы за ручку своих самых маленьких учеников.
Если вернуться назад в центр, а потом с полкилометра пройти главной дорогой к церкви, то можно вскоре приметить внешне не совсем обычное строение. Оно также бревенчатое, но с огромными, переливчатыми на солнце окнами и на высоком кирпичном фундаменте. Вряд ли здесь жил когда-то простой крестьянин, даже крыльцо само по себе было в поселке весьма приметным архитектурным сооружением: крутое, двухбокое, с могучими деревянными перилами под внушительным теремковым навесом.
– - Килиманджар-ра!.. Эверест! -- восклицал всякий раз Игнат, с тяжким ранцем за спиной штурмуя вприпрыжку десяток вытертых всклизь ступенек.
Зимой это строение неуклюже дымило уже
Проходишь ровной брусчатой дорогой до перекрестка по главной улице, и вот уже рукой подать до окраины поселка. Еще издали приметишь две низкие прямоугольные колонны с незатейливой фигурной выкладкой вверху, покрытые известью, в багровых, будто кровавых, кирпичных отбитках. Пожалуй, только они напоминают теперь о некогда широких здесь въездных воротах, а далее старосветский радзивилловский парк, бывший панский "маёнток".
Аллеи в парке тоже когда-то были юными. Золотистой россыпью покрывал их опрятно и празднично шелковистый речной прибрежный песок, по сторонам зеленели нежной листвой в согласии дружном родные здешние липки и чужак-незнакомец маньчжурский орех, завезенный издалека князем. Их тогда прозрачные редковолосые кроны суетливо нежили шустрые солнечные зайчики, скользя юрко вниз по весеннему гладковерху. А теперь и в жару летнюю непробиться жгучему солнцу через косматые кроны, не потешить радушно смешливой веселкой комлистые, пупырчатые, толстокожие стволы... Тихо и сумрачно теперь в дальних аллеях, и как заколдовано, навсегда.
Зато посреди парка раздолье и все по-новому. Целый спортивный городок со стадионом. Тогда в детстве он никогда не пустовал, до темноты только и слышно было звонко окрест на разные голоса:
– - Аут, аут, вышел мяч!
– - О-от, мазила, до Москвы рассунь ворота, а все равно спортачит!
– - Поливай на ход, хорош водиться...
– - Опсайт, опсайт, заслепило?
И, наконец, хор торжествующий:
– - Го-ол!
Слева от былых въездных ворот парк межевал Неман пологим болотистым берегом. Высоко и круто вознесли здесь древние жители свою рукотворную земляную оборонительную насыпь, мурованную на треть от земли огромными тесаными гранитными валунами-плитами. Внизу получилась отвесная в три роста крепчайшая каменная стена с узким плоским верхом. По этому верху, чтобы миновать вдоль посуху топкий речной берег сразу же выходили заметную стежку -- пожалуй, только стежка эта да хозяин ее, отвесный гранитный монолит почти не изменились за минувшие столетья; ни снегопады, ни проливные дожди, ни вешних вод бурливый кипень так и не оставили на них заметного следа.
Вокруг трех остальных сторон замковой насыпи традиционный ров, классика средневекового феодолизма. Во время яростных атак вражеской кольчужной рати он всегда заполнялся водой. Но стальные кольчуги и ратные копья отошли навсегда в экспонаты музейных витрин вслед за рыцарским средневековьем, и за дело взялись талый снег и дожди, по крупице веками спуская откосы. Нет нынче у рва былой глуби, густо заросли бурьян-травой крутые бугристые склоны, однако и сейчас еще не каждый взрослый в охотку взберется на самые выси, и не каждый мальчишка удачно скатит зимою на лыжах с заснеженной его верхоты.
По всему периметру земляной насыпи некогда неприступно каменели высокие стены. Давно развеяны они в пыль, но их былую мощь легко представить по двум боковым башням, полуразрушенным, с почти метровыми в толщину стенами, с зияющими черными квадратами-овалами высотных бойниц. Главная башня гораздо лучше сохранилась. В ее невысокую арку среди темных провалов заливного рва ведет узкий проход; тут сейчас же представляешь себе и замковый подъемный мост, ржавый скрегот его кованой железом массивной плиты на неразрывных цепях-исполинах. Но и мост, и еще многое то, о чем Игнат не раз с интересом читал в исторических книгах, давно унес в анналы прошлых буйных лет неодолимый поток вечности.