В джунглях Юга
Шрифт:
— Может…
— Что «может»?
— Да откуда я знаю, дай сначала с ним встретиться!
— Ладно, бог с вами. Я и спрашивать не стану… Такая уж у вас, мужчин, привычка — всем все расскажете, но уж если жена или дети спросят, так обязательно станете отмалчиваться…
Она повернулась к Ко и, осмотрев укус на лбу, подержала над огнем имбирь и дала Ко пожевать. Потом она закутала Ко в одеяло, чтобы хорошенько пропотел.
— Это тебя не пчела — оса укусила. С осой встречи опасны. Ан, помни: в лесу смотри внимательно под ноги, а то наступишь на осиное гнездо. Так ужалит, что небо увидишь! Чего ты смеешься? Оса так кусает, что даже буйвол ревет и бежит,
— Приготовь-ка мне риса с собой, — сказал отец. — Отдохну немного, а примерно в полночь поеду. Меду еще очень много… Соберусь пораньше, заеду к нашему лесному отшельнику.
— Давай поедем завтра утром, отец! — высунув голову из-под одеяла, слабым голосом попросил Ко.
— Ты дома оставайся, у тебя жар, наверно. И завтра еще никуда не ходи. А со мной пойдет Ан.
…Мы выехали поздно ночью. Ко пришлось остаться дома, и он, обидевшись, не пустил с нами Луока, сказал, что пусть тогда хоть Луок остается с ним за компанию.
Наша лодка вышла в реку, и я спросил:
— Разве мы не тем путем, что вчера, поедем?
— Сначала к Дерзкому заглянем, а там канал есть. Он почти по прямой доведет до того места, где вчера мед брали. Каналов и протоков в лесу очень много, здесь можно любым путем проехать.
Мы плыли долго. Я устал, и меня начало клонить ко сну. Отец, заметив, что я зеваю, велел мне ложиться, сказав, что он и сам вполне может управиться. Я еле успел положить весло, как глаза сами собой закрылись и я уснул.
Наверно, я спал очень долго. Когда открыл глаза, я увидел, что лодка привязана к дереву. Отца нигде не было. С берега доносились чьи-то голоса. «Значит, уже приехали к тому охотнику», — сообразил я, встал и протер глаза. Через прямоугольник окна маленькой хижины пробивался свет от огня в очаге и падал на деревянные бруски, положенные, как ступени лестницы, на тропинке от хижины к берегу.
Я выбрался из лодки и стал подниматься по этим деревянным ступеням. В хижине тотчас закричал белощекий гиббон и раздался голос охотника:
— Твой мальчик идет!
— Входи, Ан! — позвал отец.
Я прошел еще несколько скользких от сырости ступенек и остановился в дверях. На потолочной балке раскачивался гиббон и угрожающе скалил зубы. Отец и охотник сидели на двух деревянных колодах. Перед ними, посреди хижины, в очаге из обожженной глины, весело потрескивал огонь. Над очагом был подвешен глиняный горшок, плотно закрытый крышкой.
На земле, прямо у ног сидящих, рядом с двумя арбалетами, положенными один на другой, стояла бутыль вина и тарелка разогретого сушеного мяса.
— Садись, мальчик!
Охотник встал и пододвинул к огню еще одну колоду.
Я с любопытством разглядывал его. Он был в одних только брюках цвета хаки, с широким ремнем. На боку болтался штык в ножнах. Теперь я уже не только не боялся его, как в ту ночь, когда впервые увидел на берегу, но даже испытывал к нему безотчетную симпатию, к которой примешивалось удивление.
Отец посмотрел на меня и, засмеявшись, вынул изо рта трубку:
— Ну что, выспался? Ты так крепко спал, что я решил тебя не будить. Раз уж сам встал, так посиди с нами.
— Поешь-ка вот… Это мясо косули. Что с пустым-то ртом сидеть!
Охотник взял с тарелки самый большой кусок и сунул мне в руку. Гиббон снова закричал прямо у меня над головой. Я уже не обращал на него внимания и, жуя мясо, разглядывал хижину.
На стене, покрытой густым слоем копоти, висела большая связка обезьяньих костей и черепов. Рядом на небольшой полке лежали высохшие головы черных гиббонов и нанизанные парами на веревку
Неожиданно меня охватил какой-то смутный страх. И с этой минуты меня не покидало ощущение того, что фигуры, сидящие перед очагом, пришли из того далекого времени, когда люди только-только научились добывать огонь.
…Его настоящего имени в этих краях никто не знал. Больше десяти лет назад он приехал сюда один на лодке и построил хижину прямо среди джунглей, полных диких зверей. Он так и жил, совсем один, не завел даже собаки. В те годы здесь еще было много тигров. Он сам убил больше двадцати. Однажды днем, когда он спал у себя в хижине, подошел тигр. Тигр заглянул внутрь хижины и дохнул на спящего. Дерзкий тут же проснулся и мгновенно схватил копье, всегда лежавшее у него под рукой. Он даже не успел встать и так, лежа, вонзил копье прямо в нижнюю челюсть тигра, а двумя ногами изо всей силы толкнул в брюхо поднявшегося на задние лапы, готового к прыжку зверя. Тигр опрокинулся навзничь, так и не успев броситься на человека. Копье пробило ему челюсть и прошло до самого мозга. Последним усилием он ударил лапой по щеке человека и оставил на ней пять глубоких следов. Может быть, из-за такой неслыханной отваги и дали охотнику это прозвище — Дерзкий.
Но кое-кто из всезнающих стариков рассказывал, что когда-то Дерзкий был очень тихим парнем и жил с красивой женой где-то очень далеко отсюда. Когда его жена ждала ребенка, она все просила, чтобы ей дали попробовать побеги бамбука [34] . А Дерзкий очень сильно любил свою жену. И вот он решился срезать один росток в бамбуковой роще возле общинного дома. Но неподалеку от того места стоял дом помещика. Помещик, увидев его возле бамбука, обвинил в краже и ударил палкой по голове. Дерзкий, не дожидаясь второго удара, бросил в помещика нож. Тот упал раненный, обливаясь кровью. Дерзкий не стал скрываться. Он сам пришел к общинному дому и протянул руки, признавая свою вину. Отбыв десять лет каторги, он вернулся в свое село и узнал, что жена его и сын, которого Дерзкий так и не увидел, умерли вскоре после его ареста.
34
Молодые побеги бамбука — очень нежная и вкусная еда, считается лакомством и входит в блюда не только восточной, но и европейской кухни.
Вся округа ненавидела злобного помещика, и многие сбежались посмотреть на кровавую месть. Но Дерзкий только плюнул и ушел из села навсегда. Досужие люди утверждали, что его стали так звать именно с того момента, когда он пришел с повинной к общинному дому. Что же касается татуировки и его умения искусно обращаться с оружием, то одни говорили, что это со времен каторги, а другие — с начала его скитаний.
Все десять лет в лесу он прожил один. Многие сватали ему жен, но он и слышать об этом не хотел. От отшельнической жизни в глухом лесу он стал выглядеть внешне несколько странновато, но все любили его за простоту, искренность, бескорыстие и постоянную готовность помочь. Обо всем этом я часто слышал от своей приемной матери.