В эфире 'Северок'
Шрифт:
– Молчите? Не говорите, почему пригорюнились? А ведь горе да море не выпьешь до дна. Давайте лучше встречать Новый год!
– сказал Ваднев.
Встречать Новый год. Но как? С чем? А Алексей стоит и, подмигивая, улыбается...
И вот мы уже сидим вокруг праздничного стола. На нем три лепешки, бутылка трофейного рома, что добыл в бою Ваднев, и полведра похлебки с кониной. Для мирного времени негусто. Но для нас...
Включил "Северок", поймал в эфире Москву. Кремлевские куранты уже отбивали двенадцать ночи. Алексей открыл бутылку, налил в кружки.
– Вот и встретили Новый год, - сказал Григорян, когда новогодняя трапеза закончилась.
– Даже не думали так здорово посидеть! Это благодаря тебе, Леша. Спасибо, дорогой...
* * *
В два часа ночи я принимал сводку Совинформбюро, от которой мы воспрянули духом: закончился разгром 6-й немецкой армии под Сталинградом, план фельдмаршала Манштейна, рвущегося на выручку Паулюсу, провалился.
Да, для освобождения окруженной трехсоттысячной армии Паулюса под Сталинградом Гитлер направил группу армий "Дон" в составе тридцати дивизий. На командующего этой группой Манштейна фюрер возлагал большие надежды. Ведь за захват Крыма в 1941 году и, позже, Севастополя, тот получил фельдмаршальский жезл!
Но под Сталинградом он оказался битым. Короче, "пошел по шерсть, а воротился стриженым"...
30
Четвертый день бушует январская метель. Между деревьями, которые натужно скрипят, раскачиваются и движутся, словно живые, волком воет ветер. Он нещадно рушит островерхие партизанские шалаши, палатки.
Наш тоже наполовину раскидал буйствующий ветер. Сначала мы с Николаем как могли боролись со стихией. Но убывающих с каждым днем сил хватило ненадолго. Мы практически остались без крова.
* * *
Посредине изуродованного шалаша едва тлеет костер. Спиной к нему лежит, свернувшись, как котенок, Николай. Я сижу рядом, протянув руки к угасающему огню. Мороз хватает за спину. Кажется, что и сердце застывает, так холодно.
Приближается время выхода в эфир: остается полчаса. Надо приготовить рацию, развесить антенну, противовес. Пытаюсь встать, но не могу сдвинуться с места - ни руки, ни ноги не повинуются. Да что же это со мной? Ведь надо работать! Надо выходить на связь!
Я медленно, с трудом поднимаюсь, шатаясь от головокружения. Самому передвигаться нет сил. Прошу Николая помочь. Но он лежит неподвижно. Живой ли? Наклоняюсь, прикладываю руку к его лбу. Холодный, будто к стылому железу прикоснулся. У меня даже ноги подкосились. И позвать некого... Все, кто неподалеку, истощены, как и мы, до предела.
– Коля! Ты что?
– вырвалось у меня. Я взял Григоряна за руку: она была холодная, безжизненная. Начал искать пульс. С трудом нащупал. Жизнь все-таки еще теплилась.
– Коля! Коля!
– звал я друга охрипшим голосом. Григорян не шевелился. Я стал теребить его.
Наконец Николай приоткрыл глаза. Я помог ему подняться. Он сел у костра, уронил голову, окоченевшие руки свисали непослушно, словно плети, глаза безразлично смотрели
– Коля! Ты слышишь меня? Тебе нельзя спать! Надо ходить, работать... Иначе все, конец. Понимаешь? Конец! Вставай!..
Григорян, казалось, не слышал меня: он сидел по-прежнему- молча и смотрел мимо костра.
Не знаю, откуда взялась у меня сила, но я схватил Николая, поднял. И... тут же вместе с ним рухнул, чуть было не угодив в костер. Григорян вдруг стал дышать чаще, глубже, руки его потянулись к огню...
Немного отдохнув, я вытащил из ранца антенну и, еле передвигая ноги, вышел из шалаша. Но не сделал и трех шагов - упал как подкошенный на снег, хватая ртом колючий морозный воздух. Попытался встать, но сил не хватило: кружилась голова, тошнило. А в руках у меня антенна. И я напрягаюсь из последних сил, приподнимаюсь... И снова падаю.
Не знаю, сколько бы я барахтался на снегу, пытаясь встать, если бы не подоспевший Алексей Ваднев. Возможно, навсегда остался бы там, под горой, со странным названием Черная...
Ваднев вернулся с очередной продовольственной операции и, как всегда, что-то нес нам съестное. На этот раз ломоть хлеба, кусочек сала и немного махорки.
Втянул меня Алексей в шалаш, усадил возле костра, растер окоченевшие руки.
– Да что это с тобой, парень?
– участливо спросил он.
– Ничего, Алеша, - с трудом произнес я.
– Сейчас все пройдет. Помоги, пожалуйста, подвесить антенну. Сеанс начинается.
Пока Ваднев устанавливал в нужном направлении антенну, я отрезал два кусочка хлеба и две ленточки сала. Больший кусок хлеба и сала протянул Николаю. Он схватил дрожащими руками и с жадностью принялся есть.
Вернулся в шалаш с охапкой дров Ваднев. Подкинул несколько поленьев в костер, подсел к Григоряну.
– Не падай, парень, духом!
– сказал он.
– Или уговор наш забыл?
Николай поднял на него безразличные глаза, что-то прошелестел запекшимися губами.
– Что, забыл, парень? Эх, ты! А ведь мы договаривались после войны посоревноваться, кто глубже нырнет в Черном море. А теперь что? Негоже, парень, раскисать, негоже!..
Костер запылал. На губах Николая появилась чуть заметная улыбка. Я дал ему еще кусочек хлеба с ленточкой сала, а сам включил "Северок" и сразу же услышал свои позывные. Отвечал я медленно, сбивчиво - рука дрожала, не слушалась.
Большая земля передала всего одну радиограмму, адресованную секретарю Крымского подпольного обкома партии Петру Романовичу Ямпольскому: тот все время находился при штабе второго партизанского района вместе с Кураковым и Луговым.
Когда я свернул рацию, Николай слабым голосом спросил:
– Ну что - прилетят?
Я кивнул и побрел в штаб.
* * *
Штабной шалаш - в пятидесяти метрах от нашего. Словом, рядом. Но чтобы преодолеть это расстояние, требовалось приложить немало усилий: ветер валил с ног. И в безветренную-то погоду едва передвигаешь ноги от слабости. А тут совсем худо: упадешь от ветра, поднимешься, сделаешь шаг-другой и опять уже барахтаешься в снегу...