В эфире 'Северок'
Шрифт:
Итак, иду я в штаб. Да где там иду! Ползу на четвереньках. В руке радиограмма: штаб фронта просит Ямпольского срочно сообщить о новом командующем фашистской армией генерале Матенклотте. А о самолетах, которых мы ждем, ни слова. Какая досада... Ведь партизаны в прямом смысле слова умирают от голода!
Бреду, а люди высунули головы из шалашей и смотрят запавшими глазами. Они чего-то ждут от меня, но молчат.
Я отлично понимаю, какие слова они хотят услышать. Пытаюсь выразить на своем лице радость. Но из этого ничего не получается,
Что же мне сказать партизанам? Правду? Что самолетов не будет? Это значит морально подкосить людей. Солгать тоже не могу. И промолчать нельзя. Так что же все-таки делать?
– Ну что, будут?
– слышу совсем слабый голос.
– Сегодня ночью...
– Мой голос вдруг срывается, и я умолкаю. Потом говорю: - На Большой земле бушует буран. Но самолеты должны прилететь.
Это ложь, но у меня нет другого выхода, чтобы продлить жизнь моим товарищам. Сквозь метель вижу, как оживают лица людей. Значит, проживут еще день благодаря вере и надежде.
Вошел я в штабной шалаш и тут же рухнул на землю. Ямпольский с Кураковым подняли меня, усадили на чурбачок.
– Что с тобой, дорогой?
– спросил Петр Романович.
Я молчал. Так же молча протянул ему радиограмму. В глазах у меня затуманилось, и все пошло кругом.
Мне дали полстакана горячего чая, настоянного на каких-то травах. А Петр Романович достал из своего тощего вещевого мешка банку тушенки, раскрыл и, положив немного в алюминиевую миску, протянул мне.
– На, поешь, - сказал тихо.
– Тебе сразу лучше станет...
Я взял миску и в один миг съел содержимое.
– Спасибо, Петр Романович, - стесняясь, чуть слышно произнес я.
Когда отдохнул, пришел в себя, встал, чтобы идти. И Ямпольский сунул мне консервную банку с остатком тушенки.
Вернулся я к себе. Николай по-прежнему сидел у костра, протянув руки к огню. Ваднев подкидывал в костер дровишки. Я отдал Николаю банку с тушенкой. Он схватил ее, вопрошающе взглянул на меня.
– Ешь, ешь: это тебе Петр Романович передал!
А самолетов все не было, не было... Но люди верили, что они прилетят. Это придавало им силы: они боролись и за свою жизнь, и с заклятым врагом.
Вдохновляли, конечно, и успехи наших войск. На Северном Кавказе, например, они, развивая наступление, заняли несколько десятков населенных пунктов, а также города Армавир, Сальск, Микоян-Шахар и другие.
Прорвав блокаду Ленинграда, соединились войска Волховского и Ленинградского фронтов. Город Ленина, город Революции выстоял, победил. И мы тоже должны выдержать.
31
Прошел январь. Как долго он длился... Такого трагического периода у нас еще не было. В этом месяце умерло с голода несколько десятков партизан. Перерывы в продовольствии и раньше были. Недоедали, конечно. Но не в такой же степени! Ничто нельзя было сравнить с январским голодом.
Несмотря на тяжелейшее положение, партизаны несли караульную службу, ходили на операции,
В вечернем сообщении Совинформбюро от 9 февраля 1943 года говорилось: "...Отряд крымских партизан в конце января месяца пустил под откос два немецких военных эшелона. В результате крушения разбиты два паровоза и тридцать вагонов с живой силой и грузами..."
И это как раз в тот период, когда в отрядах было особенно тяжелое положение: людей косил голод.
Сообщения Совинформбюро радовали нас - Красная Армия почти на всех фронтах вела наступление. А на Северном Кавказе 12 февраля наши войска овладели Краснодаром и многими райцентрами.
Освобождена была и моя станица Старомышастовская. Почему-то раньше я не тревожился так за мать, как теперь. Из головы не выходило: жива ли? Я хорошо знал, как расправлялись гитлеровцы на оккупированной территории с комсомольцами, с семьями партизан, да и просто с активистами.
Только после войны, когда вернулся в станицу, мне стало известно, что моя мать чуть было не стала жертвой фашистов. Чудом спаслась она от казни! Откуда гестапо и полиции стало известно, что я парашютист-десантник и нахожусь на оккупированной территории Крыма? Этот вопрос до сих пор не разгадан. Ведь никто из родственников ничего не знал о моей судьбе!
В сумерки к нам пришел Роман Квашнин - поздравил меня с освобождением Краснодара. Посидели мы, поговорили о том о сем, вспомнили батальон, как выбрасывали нас в 1941 году в район Арабатской стрелки, как захватили мы штаб румынского полка... Много кой-чего припомнилось нам!
– А вы знаете, Пухов сильно заболел. Вчера проведывал его, - сказал Квашнин.
* * *
Виктор Пухов прилетел осенью 1942 года. Окончил он Московскую радиошколу, и Центральный штаб партизанского движения направил парня в Крым.'Готовили его в глубинку. Но с первых же дней Виктор находился в тягостном состоянии, как-то раскис. И пошло-поехало!
Перед вечером следующего дня мы спекли с Николаем из своей дневной порции муки четыре лепешки и отправились к Пухову - его отряд был в километре от нас.
Пришли. Виктор почти не разговаривал, глаза его были полузакрыты. На наше приветствие лишь слегка кивнул головой. Я подал ему лепешки. Он молча взял и с жадностью принялся есть. Как мы ни добивались, что у него болит, он нам так и не ответил. И вообще, был замкнут, ничего о себе не рассказывал.
Когда собирались уходить, он приоткрыл глаза и спросил каким-то глухим-глухим голосом:
– Как там, на фронтах?
– Наступают наши. Вовсю гонят фашистов на всех направлениях. Уже скоро всю Кубань освободят. Вот-вот за Крым возьмутся.