В гостях у Рема или разведчик из будущего
Шрифт:
— Герр Меркель, а куда вы ходили? — проявила любопытство пожилая медсестра, так некстати оказавшаяся в палате.
— Гулял по коридору.
— Не надо. Во избежание возможных эксцессов герр доктор велел всем оставаться в своих палатах. Немцы не должны уподобляться неприкаянным горемыкам и шляться везде. Это удел евреев. Они всю историю мыкаются по разным странам, и отовсюду их гонят, потому что они наглые и лживые. Прошу вас больше не покидать палату и не шататься по коридорам.
— Да при чём тут…
«Цыц! — тут же осёк его внезапно
— Да, фрау! — машинально повторил Шириновский.
— Я рада, что вы меня поняли, — удовлетворённо кивнула женщина и участливо поинтересовалась: — Как вы себя чувствуете?
— Намного лучше.
— А почему к вам никто не приходит?
Шириновский лихорадочно нырнул в закрома чужой памяти, выискивая правильный ответ:
— У меня все погибли, фрау.
— Извините мне моё любопытство, — чуть сконфуженно произнесла женщина.
Шириновский кивнул. По легенде, сейчас ему двадцать девять. В 1919 году, когда он вовсю воевал во фрайкоре, было всего девятнадцать. Тот, за кого они с Маричевым себя выдавали, никогда не был женат. Да и сейчас постоянной девушки у него нет. А это уже дополнительные вопросы. Как бы про церковь ни спросили! Он ведь по идее протестантом должен быть, а ничего о протестантской церкви не знает и молиться не умеет.
— Насчёт церкви можешь не беспокоиться, — пояснил Маричев. — Приверженность какой-либо религии нацистами не приветствуется. Настоящий член НСДАП должен быть предан исключительно своей партии и идее, а церковь лишь отвлекает и мешает.
— Да?! Прям совсем как у коммунистов!
— Как ты смеешь сравнивать коммунистов с нацистами? — взъерепенился на него Маричев.
— А что я не так сказал-то? Коммунистам тоже церковь мешала. Половину храмов уничтожили, а вторую половину либо закрыли, либо под склады определили с казармами.
— Немцы кирхи не уничтожают, — взял себя в руки (если вообще можно так выразиться) внутренний голос. — Но даже если ты не будешь ходить в церковь, это никого не насторожит. Достаточно раз в месяц там появляться или реже.
— Ну, ладно.
Медсестра давно удалилась ухаживать за другими пациентами, а он лёг на койку и уставился в потолок. Ничего особо не хотелось. Шириновский просто наслаждался тем, что снова обладал телом. И одно это дарило ему незабываемые ощущения. Мало того, он получил не просто тело, а молодое и здоровое тело. Разве не кайф?!
Чувство эйфории посетило его и почти сразу ушло. Пора, пожалуй, задуматься о жизни после этой больницы. Ведь его ждут великие дела! Впрочем, пока все его «дела» вертелись вокруг «утки» да еды.
— А на что ты жил? — спросил он у самого себя.
— НСДАП жалованье платит штурмовикам.
— А источник денег?
— Взносы и пожертвования.
— Капиталисты вам платят, капиталисты! Они вас содержат, все эти маленькие болванчики. Буржуазия недобитая!
— Может, и капиталисты, — не стал спорить Маричев. — Я же обыкновенный
— Угу, понятно. А где живёшь?
— На окраине Берлина, в рабочем общежитии.
— Гм, как-то у тебя всё невесело. Живёшь на неизвестно что, да в общаге рабочей. Жены нет, детей нет, сам фашист. Хреново.
— Ну, как есть.
— Ладно, мы это поправим. И для начала выберемся отсюда.
В это время лечащий врач разговаривал с палатной медсестрой.
— Как там фон Меркель?
— Уже ходит, герр доктор.
— Хорошо, тогда через два дня выпишем. Пациентов много, а мест мало.
— Как скажете, доктор.
— Подготовьте его, сообщите, что он идёт на поправку. Чуть позже я сам скажу ему о выписке.
— Хорошо, герр доктор.
— Вы свободны.
Медсестра вернулась в палату и незамедлительно обнадёжила Шириновского:
— Вы поправляетесь, герр Меркель. У вас железное здоровье, как у настоящего арийца! Вы можете гордиться своими родителями, и своей чистой кровью. Доктор скажет, когда вас будут выписывать, но, скорее всего, это произойдёт довольно скоро.
— Так я еле хожу! — возмущённо вскинулся Шириновский. — Это что ещё беспредел?! Я тут, понимаешь, Германию защищаю от засилья евреев. По голове даже от коммунистов получил! А вы меня уже через неделю выписываете? Безобразие! Я буду жаловаться!
От такой отповеди медсестра просто опешила. Женщина поджала тонкие губы, в глазах мелькнули гневные искорки. Однако затем её взор упал на забинтованную голову Шириновского, взгляд смягчился, сделался жалостливым.
— Я понимаю, герр Меркель, удар оказался слишком силён, — терпеливо произнесла она. — Но вы значительно поправили своё здоровье. У вас всё будет хорошо. Видите, вы уже и возмущаться способны. Значит, силы у вас есть.
— Вы издеваетесь?! Да я только понимать стал, что со мной произошло! Я получил удар по голове, у меня все мозги перевернулись… А вы меня на улицу?! Это произвол! Позовите главврача! Я этого так не оставлю! Я ударенный по голове! У меня травма! Я пострадал в битве с коммунистами! А тут такое скотство! Я буду жаловаться самому… — тут возникла некая пауза, но Шириновского уже несло и несло всерьёз. Слабый голос разума, то бишь его второго «Я», был напрочь отринут яростью, и он его не слышал. — Я буду жаловаться самому Гитлеру!
Медсестра отступила на два шага, потом резко развернулась и вышла из палаты, аккуратно прикрыв дверь. Она вернулась к лечащему доктору и от волнения даже забыла к нему постучаться в кабинет.
— Фрау?! — сидевший за столом врач, когда его столь бесцеремонно оторвали от заполнения медкарт, удивлённо вскинул правую бровь.
— Герр доктор, только что на мои слова о том, что он выздоравливает, и его скоро выпишут, фон Меркель учинил форменный скандал.
— Надеюсь, фрау Марта, вы сообщили ему о выписке максимально тактично и уважительно?