В капкане
Шрифт:
Выключив телефон, он продолжал обдумывать услышанное. Почему, собственно, старик и хачик должны быть из разных лагерей? Вполне вероятно, что они принадлежали к одному — проигравшему. Тогда легко рассеивается возникшая интрига: победители расстреляли соперников и закопали их в скрытом от глаз месте. Разборка не случайно была назначена на пляже — оттуда несложно переправиться на остров.
Мошкин положил трубку, уныло взглянув на Инну.
— Твой армеец еще один «глухарь» раскопал. Носит
— Он такой же мой, как и твой, — сухо сказала Инна.
— Сама же говорила, что он интересней, чем я рассказывает.
— Ну, допустим. И что в этом такого?
— Армия, говорила, тебе нравится, военные.
— Одни нравятся, другие нет. Демобилизованный солдат Зотов, например, которого я недавно допрашивала, совершенно не понравился и даже, совсем наоборот.
— При чем здесь какой-то солдат Зотов?! — не выдержал Мошкин. — Я тебя про Полынцева спрашиваю.
— Я не поняла вопроса.
— Про Полынцева, говорю, интересуюсь: что к чему и почему?
— Тебя заинтересовал Полынцев?
— Меня — нет. А вот тебя, похоже, — да.
— Серьезно?
— Я это и пытаюсь выяснить.
— Ой! — всплеснула руками Инна. — А вы часом не ревнуете, милейший?
— С какой радости? Так спросил, чтоб разговор поддержать.
— Ну, тогда и отвечать не стану.
— А если б сказал, что ревную?
— В таком случае, ответила бы. Ревность — сильное чувство, к нему надо с уважением относиться. Мне еще бабушка говорила. Не играй, говорит, внученька с ревностью — доиграешься.
— Тогда, считай, что я ревную.
— Ничего я не собираюсь считать. Хватит со мной шутки шутить, иди лучше работай.
— Я не шучу. Я правда ревную.
— Ну, правда, так правда, — со вздохом сказала Инна. — Тогда знай — мне твой Полынцев, как для ласточки заяц.
— Это как так?
— В том и дело, что никак. Работай спокойно, коллега. Сердце дамы свободно.
Мошкина эта фраза заметно приободрила. Игриво улыбнувшись, он поднялся из-за стола и с видом победителя вышел из кабинета.
Глава 5
Пятилетний мальчик Вовка стоял у зеленого палисадника и что есть сил отмахивался от драчливого соседского петуха. Тот, в свою очередь, атаковал мальца, хлопая крыльями, топорща острые, как копья, шпоры. Крепкий желтый клюв птицы вонзался то в ноги, то в руки ребенка, оставляя на нежной коже ярко-красные пятна. Вовка от беспомощности и боли готов был заплакать. Прикрыв глаза руками, он уворачивался от забияки, надеясь, что тот, в конце концов, отстанет, да где там. Дерзкая птица распалялась все больше, прыгая прямо в лицо, целя клювом точно в глаза. Мальчуган выпятил нижнюю губу и уж собрался было заплакать, но тут…
В просвете между пальцами, он вдруг увидел чей-то хромовый сапог. Коротко замахнувшись, тот с глухим ударом врезался в жирную задницу петуха. Обгоняя голову,
— Ты смотри, наш петух никак летать начал?! Надо б крылья ему подрубить.
— Подрубим, — ответил сипловатый басок.
Вовка опустил руки. Перед ним, в картузе с козырьком-клинышком, стоял улыбающийся Николай Петрович.
— Что ж ты, внучок, как не в деревне родился? Надо было дать ему хорошего пенделя, чтоб знал свое место. Животное ведь слез не признает, оно ить только силу понимает.
Вовка всхлипнул, растирая покрасневшие ручонки.
— А я так не умею.
— Ну, ничего, — потрепал его за вихры Петрович. — Я тебе покажу «волшебный пенделек». Один раз вдаришь, и все петухи стороной обходить станут.
— А гуси? — с надеждой в голосе спросил мальчуган.
— И гуси, тож… И селезни.
— А когда научишь? — окончательно просветлел Вовка.
— А вот сейчас к твоим соседям загляну, и сразу апосля займемся.
Шагнув к высоким зеленым воротам, Петрович повернул кольцо железного засова.
Дверь открылась в тот момент, когда тяжелый, остро заточенный топор опускался на белую шею петуха. Державший его за лапы Афанасий Колокольников, с видом любящего свою работу палача, обтер кровавое лезвие о чурбак и отбросил безглавую тушку к поленнице.
— За нападение на человека — голову с плеч, — констатировал смерть Петрович, огладив сивые усы. — Сурово, но справедливо.
— Что ж ты сделал-то, ирод?! — вышла на крыльцо супруга Колокольникова Зинаида. — Я ж сказала крылья подрубить, а не голову.
— Да? — искренне удивился Афанасий. — Значит, я не так понял. Ты ко мне, что ль, Петрович?
— Да не то чтобы к тебе… Так, мимо шел. Смотрю, петухи летают. Думаю, непорядок. Зашел. Гляжу: ан нет — уже порядок.
Когда начался дождь, Полынцев с опасением заметил, что в «Жигулях» Мошкина не работают дворники. Положим, в этом ничего удивительного не было — все в пределах заявленного стиля. Настороженность вызвало другое. Достойный своей машины хозяин, шоферское мастерство которого заключалось в том, чтобы сыпать ругательства на головы встречных водителей, вдруг, прищурив глаза, вынул из кармана большие черепаховые очки и ловко нацепил их на нос. Полынцев напрягся.
— Так ты еще и слепой, Мошкин!? Тормози сейчас же, я лучше на автобус пересяду.
— Не дрейфь, приятель, — уже доехали.
Заявление было не совсем корректным. На самом деле они не «до», а «за» ехали… В придорожную канаву, что темнела за светофором по улице Амурской.
— Лучше в канаву, чем в зад «Мерседеса», — с облегчением вздохнул Полынцев, открывая дверцу.
— Толкнешь? — наивно спросил Мошкин.
— Я б толкнул… твою колымагу с высокой горы. Вылезай, пешком пошли.