В каждую субботу, вечером
Шрифт:
Вновь послышались шаги в коридоре. Кирилл Константинович быстро погасил сигарету.
— Мама, — сказал он.
Это и в самом деле была она.
— Ты опять курил? — спросила она, едва войдя.
— Никто не курил, — решительно заявил Артюша.
Она не стала спорить, села к письменному столу, вынула из папки свои английские тетради.
— Устала? — спросил отчим.
Не оборачиваясь, она лениво ответила:
— Как тебе не надоест спрашивать одно и то же?
Артюша вдруг вспылил:
—
Мать не то с испугом, не то с удивлением поглядела на сына.
— Нет, ничего…
— Она устала, — торопливо вмешался отчим. — А теперь еще на курсы идти…
Мать повернулась к нему.
— Я не пойду сегодня, — помедлив, сказала она.
— Правда? — Он откровенно обрадовался. — Будешь дома весь вечер?
— Да.
— Вот хорошо!
Он встал, быстро надел пальто.
— Ты куда? — спросила мать.
— Я сейчас, ненадолго…
Она невнимательно посмотрела ему вслед.
— И ты уходишь? — обратилась она к Артюше.
— Да. Мы с ребятами сговорились.
— Только не приходи поздно.
В коридоре зазвонил телефон. Артюша выбежал в коридор.
— Это меня, — сказал он, вернувшись. — Договорился с ребятами через полчаса у «Художественного», возле касс.
Мать зевнула.
— Я совсем не выспалась. Он мне вчера сон перебил.
— Он старого друга встретил, — сказал Артюша. — Они с самой войны не виделись. Это знаешь кто? Наш классный, Сергей Петрович.
— А, — равнодушно отозвалась мать и вышла в ванную. Она вернулась, вытирая руки полотенцем, каждый палец в отдельности. Пушистые волосы ее были гладко зачесаны и стянуты на затылке в тугой узел. Карие глаза сосредоточенно смотрели в одну точку. Она казалась сейчас старше, серьезнее, чем обычно.
Артюша надел белую рубашку, повязал галстук перед зеркалом.
— Не умею я галстук завязывать, — с досадой заметил он.
— Ты стал красивый, — сказала мать. Она встала, подошла к нему. — Дай я завяжу…
Она стояла очень близко от него. Прямо перед собой он видел ее нежные щеки, темную кожу век, чуть заметный пушок над губами.
— Вот, — сказала мать и наклонила голову набок, любуясь тщательно вывязанным ею узлом, — теперь превосходно.
Снова раздался телефонный звонок. В дверь постучали и вызвали мать.
Она вернулась через минуту.
— Я ухожу. Скажешь Кириллу Константиновичу, что ушла в кино.
Артюша потянул концы галстука.
— Уходишь? — спросил он. — В кино?
— Да, — невозмутимо ответила она. — А что? Мне позвонила моя соученица по курсам. Сегодня в «Метрополе» идет «Маугли» на английском языке.
— Ну и что из этого? — спросил Артюша.
Она застегнула вязаную кофточку на все пуговицы, накинула на голову косынку. Карие глаза ее ясно смотрели на него.
—
— Почему? — спросила она. — Почему это «не ходи»?
Улыбкой она смягчила свои слова, но он продолжал смотреть на нее очень серьезно, почти строго.
Она удивилась выражению его глаз и невольно опустила ресницы.
Сын стал совсем взрослым, а она не заметила. Проглядела его, и вот он вырос и уже смотрит на нее неспокойным, взыскующим взглядом старшего. И этот взгляд вдруг напомнил ей того, о ком она теперь вспоминала все реже.
Что ж, если ему хочется знать, — пожалуйста! Ей скрывать нечего, все ясно как белый день.
— Нам для практики рекомендуют смотреть английские фильмы, — начала она рассудительным тоном, словно объясняла трудный урок. — Сегодня в «Метрополе» последний день «Маугли». Помнишь, я тебе когда-то читала?
— Не помню, — угрюмо ответил он.
Она вдруг рассердилась:
— Что мне в конце концов и выйти из дому нельзя? Я же одна иду, совсем одна, и через полтора часа вернусь, понял?
— Ты обещала Кириллу Константиновичу, что будешь дома весь вечер, — все так же угрюмо сказал он.
Она пожала плечами:
— Ну и что же? Подождет…
И столько равнодушия было в ее тоне, и глаза ее смотрели на него с таким откровенным сознанием своей правоты, что Артюша замолчал и отошел в сторону, уступив ей дорогу.
— Буду через полтора часа, — повторила она уже в дверях.
— Я скажу, что тебя вызвали на курсы…
Она усмехнулась:
— Скажи, что хочешь… — И быстро скользнула в дверь. Дробно застучали вдалеке по коридору ее каблуки.
Спустя примерно двадцать минут пришел Кирилл Константинович.
— Вот и я, — сказал он и стал выгружать на стол пакеты и свертки. — Мы сегодня славно проведем вечер. Я тут всякой ерунды накупил: паштет, лоби, чешские шпикачки. Ты, кажется, любишь шпикачки? И рахат-лукум тоже. А маме — ее любимые купаты, я за ними на улицу Горького ездил, в «Грузию». И вот еще апельсины, она так любит апельсины…
— Мама ушла, — сказал Артюша.
Лицо Кирилла Константиновича оставалось спокойным. Только, может быть, легкая, почти незаметная тень мелькнула в его глазах. Мелькнула и скрылась.
— Ее вызвали на курсы, — через силу проговорил Артюша.
— Значит, надо, — сказал Кирилл Константинович.
Он снял пальто, шляпу, тяжело опустился на стул. Все его оживление словно рукой сняло. Теперь перед Артюшей сидел немолодой, очень усталый человек с погасшими глазами.
Артюша задумчиво смотрел на него. Мама ушла. Она вернется через полтора часа. Ну и что особенного? Она всегда любила ходить в кино одна и теперь пошла потому, что ей для практики нужно смотреть английские фильмы.