В Киеве не женись!
Шрифт:
И величается тот цветок пышный:
Товарищество «Долой стыд!»
В городах Союза великого выходят на улицу люди голые, фиговыми листочками прикрыв свой «стыд», и шпацируют по улицам на радость и рабочих, и крестьян, и советских служащих, а больше всего на радость детства и юношества беспризорного…
Какое прекрасное зрелище!
Стройные, как серны, красивые, как Аполлоны Бельведерские, обворожительные, как Венеры Милосские, они лучом тела белого разрезают нашу будничную мглу…
Какая
И какая не прекрасная милиция!
Арестовывает…
Почему, дозвольте её (милицию) спросить?
Какие тут для милиции привилегии?
Почему милиция, забрав очаровательных молодых людей в район, может ими любоваться, а мы, обыватели, нет?
Несправедливо…
Дело это следует так поставить, чтоб всем видно было.
…………………………………………………………….
Прекрасная идея!
Я представляю благословенный час, когда она, идея эта, распространится…
Товарищество «Долой стыд!» зарегистрировано в Главкооперкоме!
Идёте вы на службу…
А впереди вас и позади вас, и сбоку скачут стройные обнажённые фигуры.
Вот несётся, например, главный бухгалтер из Лебедытреста с тридцатипятилетним стажем (бухгалтер, а не трест со стажем).
У него солидный фиговый лист, толстый и отглаженный, каковой и надлежит иметь солидному человеку, получающему спецставку…
А вот регистраторша из ВУЦИКа, у неё тоненький кленовый листочек бантиком, а около пупка чёрненькая мушка… Она кокетничает… То поднимет листочек, то опустит… А сама вся радость, вся искра…
Бурсацким спуском плывёт на базар Федора Силовна. Она маслом торгует. Ей ни один фиговый лист не подходит. У неё преогромный лист-комбинация: половина из лопуха, половина из капусты. И этой комбинации не хватает. Остальное она грациозно прикрывает сковородкой.
Вот по улице Либкнехта катится репортёр. Он торопится на интервью и забыл прицепить фиговый листочек… Прикрывается портфелем…
– Вы ж, товарищ, хоть портфелем не размахивайте!
…………………………………………………………
Прекрасная идея!
Только зимой придётся в гололед тротуар песком посыпать…
А то, случаем, как поскользнёшься на Университетской горке, как двинешь анфасом вниз по лестнице, тогда и впрямь выйдет: «Долой стыд!»
Сотрёшь все начисто!
1924
Сон кобылы вороной
Ветер дул… Снег шёл… Холодно было… И святой вечер был…
А вороная кобыла, Стовбурова Ивана кобыла, в хлеве стояла, от холода дрожала и, понурившись, тыкалась носом в ясли с ржаной сечкой…
Подводило вороной кобыле живот, чесалось в правом паху, густо покрытом засохшим помётом, неприятно ныло что-то у репицы…
Отошла Стовбурова Ивана кобыла немного назад, почесала о дверной косяк репицу, грызанула себя за правый пах, оторвала клок помета, клацнула зубами и задумалась…
И
Как бегала она сосунком на зелёном лугу, как, вскинув хвост, весело стригунком ржала, как вертела головой, норовя сбросить первый хомут.
Многое вспомнила Стовбурова Ивана вороная кобыла…
И первое горячее дыхание серого в яблоках жеребца, и её пред ним дрожь, и тихий его храп.
И засветились у вороной кобылы глаза, и прошептали радостно уста:
Потом первое материнство… Нежный-нежный, с мягкой блестящей шёрсткой жеребчик чёрненький… Такой хрупкий, с кудрявым хвостом, с пухленькой гривкой…
И материнская радость первого кормления… Маленькие губы нежно тянут за сосок, и причмокивают, и подталкивают, и легонько кусают… И радость такая полная, такая великая радость течёт до самого сердца, и наполняется ею всё существо, и переходит в сосок, и маленькими струйками в нежные уста переливается…
И первый её хозяин…
Такой учтивый, такой мягкий…
И посейчас ещё чувствует она его руку натруженную… Гладит по шее, ласково треплет…
И его скребница словно в эту минуту её кряж скребёт, и его щётка да скребница мягко успокаивают…
– Стой, голубка! Стой!
А потом ярмарка…
А потом этот хлев, грязный и холодный. И эта сечка ржаная. И Ставбурова Ивана кнут, едкий и болючий.
Черти б забрали такого хозяина!..
Противно вздрогнула Стовбурова Ивана вороная кобыла и уснула…
И снится вороной кобыле сон…
Запрягают её в бричку, везёт она бричку на станцию…
Выходит из вокзала человек, за ним несут четыре огромных узла. Кладут узлы на бричку, садится на неё тот человек и везёт она его к себе в село. Приехали, остановились у клуба.
И слышит кобыла крик:
– Агроном приехал! Агроном приехал!
Сходятся люди к клубу… Выходит агроном на крыльцо и рассказывает людям, как за домашним скотом ходить…
А потом узлы распаковывает, а там книжки, а на тех книжках конь красивый нарисован…
И раздает агроном книжки людям.
Люди книжки читают… Что-то говорят, размахивают руками…
И вдруг проснулась…
Хозяин перед нею…
Болела правая нога…
– Чего ржёшь? Мажмазель какая! Уймись!
………………………………………………………..
Прошёл дьяк в церковь.
И в голове вороной Стовбурова Ивана кобылы буравчиком завертелась мысль:
«Почему нет монастырей кобыльих? Пошла б я в монастырь от жизни от этой индивидуальной, безрадостной. Постригла б гриву, постригла 6 хвост… И в чёрных кашемировых шлеях ржала б кондаки, тропари, славословия»…