В когтях багряного зверя
Шрифт:
Живой, но покалеченный Октавий обнаружился именно там, куда указали нам северяне. Они же помогли Сандаваргу (я, Малабонита и Гуго продолжали на всякий случай дежурить у баллестирад) вытащить иерарха из перевернутого бронеката. Вместе с ним оттуда же извлекли трех северян: шкипера и бортстрелков. Один стрелок, правда, свернул себе шею, но остальные выжили, хотя тоже получили травмы – к счастью для них, нетяжелые.
У Октавия, помимо ушибов, было вдобавок сломано предплечье. Не привыкший к страданиям и боли, важный церковный чин пребывал в шоке. Он все время стонал и бредил, умоляя пощадить его и не оставлять сиротами его маленьких детей и больную жену. Выпытывать из него
А пока он набирался сил, мы разбирались с последствиями этой короткой войны, что была развязана не нами, но которую именно нам выпала участь закончить.
Забрав раненых и тело вожака, северяне покинули Корабельную Рощу так быстро, как только смогли. Но опасались они уже не нас, а мести хозяев, которым наше присутствие придало смелости и воинственности. Мы очутились в непростом положении. Потерявшие сегодня много единоверцев, раскольники загорелись жаждой отмщения. Вот только их благородный порыв шел уже вразрез с нашими планами. Нам хотелось, чтобы Шишка сотоварищи прежде всего позаботились о своих раненых и оказали последние почести павшим. Однако хозяева рвались в битву и звали нас с собой, слушать не желая о достигнутом с захватчиками перемирии. А также просили выдать им на суд иерарха Октавия. Что тоже было справедливо, но и это их требование мы не могли выполнить.
Мне стоило больших трудов удержать раскольников от нового кровопролития и убедить старосту в том, что потерявшие вожака северяне сполна получили по заслугам. На наше счастье, вскоре наступила ночь, а в темноте доселе мирным труженикам было за матерыми вояками не угнаться. Продолжая громко возмущаться и упрекать нас в излишнем милосердии к врагу, хозяева все-таки вернулись в крепость, где занялись более нужной и полезной работой. А мы смогли наконец-то перевести дух. Что ни говори, а отказ Шишки от мести стал для нас лучшей наградой. И она была ценнее всех благодарных слов, какие уже сказали и наверняка еще скажут нам раскольники.
После полуночи разразилась гроза, и я, Малабонита и Гуго не сомкнули глаз до рассвета. Клятвы клятвами, но идеальной ночи для захвата «Гольфстрима» скорбящими собратьями Кирка было не придумать. Тем более что израненный Убби не мог драться в полную силу, а до раскольников из-за грома и ливня было не докричаться. Однако все обошлось. Северяне не использовали свой шанс поквитаться за смерть домара и разжиться новым бронекатом, и к утру на размытой хамаде не осталось даже их следов.
Впрочем, кое в чем дождь оказался нам полезен. Стекающие в ров ручьи вымыли из песка обе пушки и ядра, что слетели с палубы буксира, когда он кувыркался по склону. Бросать такое оружие было нельзя, тем более что хозяева на него не претендовали; подобно столичным единоверцам, они считали пушки и порох порождениями Багряного Зверя и не желали даже прикасаться к ним. Зато от прочего оставшегося там добра, какое не унесли с собой северяне, раскольники не отказались. И с рассветом уже вовсю потрошили утробу буксира, попутно разрезая на части и его.
Погрузив трофеи на истребитель и забрав из буксирного трюма остатки неразмокшего пороха, мы собрались было отправиться обратно в столицу, а пленника допросить где-нибудь на полпути туда. Но, взглянув на крепость и копошащихся повсюду раскольников, я передумал и решил извлечь из нашего пребывания здесь кое-какую выгоду.
Выпустив мало-мальски оклемавшегося и начавшего возмущаться Октавия из трюма, я попросил его подняться на мостик. За тем, чтобы рассказать ему о том незавидном положении,
– Понятия не имею, кто вы такой и что о себе возомнили! Да будет вам известно, что я – полномочный представитель!.. – вознегодовал иерарх, и не подумав садиться на предложенный ему вместо стула ящик. Однако пощечина, какую я ему залепил, вынудила его заткнуться, попятиться и все-таки плюхнуться задницей на подготовленное для него сидячее место.
– Да как вы смеете!.. – задохнулся он от гнева и попытался схватиться за ушибленную щеку сломанной рукой. После чего жалобно запричитал, вмиг забыв про щеку и взявшись баюкать перебинтованное и зажатое в шине предплечье: – Ай-ай-ай, да что же это творится! Да как же так! Да разве же это мыслимо!..
Я посмотрел в рубку на рассевшегося в шкиперском кресле Сандаварга. Он менял на ранах повязки, и ему было слышно все, о чем я толкую с пленником. Перехватив мой взгляд, Убби отвлекся от работы, молча кивнул и показал мне большой палец: дескать, молодец, одобряю, продолжай в том же духе…
Я мысленно усмехнулся. Похоже, работа помощником дознавателя у северянина кое-чему меня научила. Забавно: я, перевозчик, столько лет оттачивал умение вести деловые переговоры, но, заключая сделки, все равно ощущал себя не в своей тарелке. И вот теперь, когда мне потребовалось забыть о дипломатии и просто грубо надавить на собеседника, я вдруг почувствовал уверенность в своих силах. И откуда она во мне взялась? Неужели я ошибся с выбором жизненного пути и всю жизнь занимался не своим ремеслом?
– Заткнись и слушай меня внимательно! – приказал я Октавию, вновь замахнувшись, но на сей раз не ударив его. Он вжал голову в плечи и, примолкнув, уставился на меня взглядом, в котором, кроме ненависти, читалась прямо-таки детская обида. – Твои игры в войну закончились! Пришла пора расплачиваться!.. Ты меня не узнаешь?
Он прищурился и, испуганно заморгав, всмотрелся в мое лицо.
– Что-то не припоминаю, – отозвался иерарх чуть погодя. – Хотя позвольте-ка!.. Нет, не думаю. Вряд ли мы с вами прежде встречались.
– Ну тогда, возможно, ты встречался вот с этим знаменитым человеком, – продолжал я и махнул рукой изучающему трофейные пушки де Бодье, приглашая его присоединиться к беседе. Сенатор еще вчера признался, что не помнит, участвовал год назад Октавий в его допросе или нет. В те дни Гуго был слишком подавлен и напуган, чтобы запомнить лица дознавателей, через чьи кабинеты он прошел. Чего нельзя сказать о самих дознавателях – они-то точно не забыли ангелоотступника де Бодье. Особенно после того, как он совершил дерзкий побег прямо с эшафота.
И действительно, второй мой вопрос Октавию угодил не в бровь, а в глаз.
– Святые Ангелы-заступники! – залепетал он, вылупившись на приближающегося Гуго. – Этого не может быть! Да ведь это же… это же сам!..
От волнения пленник задышал так часто, что, казалось, его сердце вот-вот выскочит из груди.
– О, мсье, я весьма польщен, что оставил о себе в синоде добрую память, – съязвил Сенатор, включаясь в игру. – А моя память, увы, стала с годами совсем дырявой. Вот гляжу на вас и никак не могу вспомнить, вы это или не вы приказали морить меня голодом, чтобы я поскорее покаялся в вероотступничестве?