В летописях не значится

Петроченко Евгения Александровна

Кайя отпускает руку и сгребает меня в охапку.

… тогда мне пришлось бы убить твоего мужа. Иза, ты действительно имела полное право выйти замуж. Ты — свободная женщина. Была. И красивая женщина…

… была?

… осталась. Замечательная. И естественно, что ты вызвала интерес…

Ревность похожа на шары репейника, только желтые. Я выдуваю их прочь.

… и что тебе поступали предложения о замужестве. Но я рад, что ты отказалась.

Вижу.

… ни

раньше, ни сейчас, ни в будущем я не готов уступить тебя кому бы то ни было.

Всецело разделяю эту точку зрения.

Ехать далеко. И пожалуй, впервые мы остаемся действительно наедине друг с другом. Это время на двоих, помноженное на лиги пути.

Я вижу Кайя более настоящим, чем когда-либо прежде, вне правил, забот, обязанностей. И я сама выпала из дворцового круга, в котором нужно держать лицо. Оказывается, к этому тоже привыкаешь.

Мы разговариваем. По очереди или вместе, обо всем, часто — о совершеннейших пустяках, о которых прежде и не вспомнилось бы. Я рассказываю про Новый год и елку, стеклянные шары, доставшиеся от бабушки, конфеты на нитках и костюм Снежинки из маминого платья, расшитого дождиком. О передвижном зоопарке с грустным львом, что высовывал лапы меж прутьями и лежал, глядя на людей желтыми глазами, почти такими же, как у Кайя… у Кайя — ярче.

Мне тогда было жаль льва…

…о том, как ревела, когда мама отказалась купить платье по моде. Теперь я понимаю, насколько оно было ужасно, но в тот момент моя жизнь рушилась без этого платья… про первую любовь из параллельного класса… и первую же ревность — он выбрал не меня. Казалось, что именно из-за платья.

…и про бабушкину тихую смерть.

Кайя — о том, как боялся темноты. И в первый раз, не ощущая новой, обретенной силы, сломал Урфину руку и пару ребер, когда просто оттолкнул. Он уже не помнит, из-за чего та ссора случилась, но как хрустнула кость — распрекрасно. Их потом было много, случайных переломов, даже когда он пытался себя контролировать.

Не выходило.

О ночной рыбалке. И первой встрече с паладином, после которой осталось чувство пустоты.

О войне, затянувшейся на годы, где дни сливались с днями… и пирогах с красной калиной, которые Урфин выпрашивал на кухне, а может, и не выпрашивал, но воровал. Главное, тогда есть хотелось постоянно в нарушение всех существующих правил.

Те пироги спасали.

Мы делились памятью, тем самым пытаясь прочнее привязаться друг к другу. Получалось. Не могло не получиться, потому что связь — это не только способность слышать его или быть рядом. Все намного проще: без Кайя меня не будет.

А без меня не будет его.

Что может быть естественней?

Дар научился различать три своих состояния: плохо, отвратительно и третье, для которого у него не нашлось подходящего термина. В этом, третьем, он и пребывал большую часть времени. Сознание расслаивалось.

…он слышал, как сухие стебли травы касаются друг друга, издавая мерзкий скрежещущий звук. Как с шелестом раздвигаются надкрылья бронзовки. Как вода стирает камень…

…ветер доносил слишком много запахов, и Дар задыхался.

…а солнечный свет пробивался сквозь веки, выжигая глаза.

Дар

пытался накрыть лицо рубашкой, но ткань была чересчур тонкой, да и собственный запах оказался невыносим. У воды был вкус железа и плесени, пленка которой покрывала камни. А земля хранила следы многих существ.

В такие моменты ему хотелось или сдохнуть, или хотя бы отключиться, что иногда получалось. Правда, ненадолго. Так Ллойд говорил, сам Дар совершенно потерялся во времени.

… потом восстановится. Терпи.

Терпит. Рассматривает бледные нити существа, которое все еще пыталось прорасти внутрь. Оно пускало корни, но те отмирали, сжигаемые темной кровью. И огорченный анемон подбирал щупальца, сворачивался тугим шаром, но ненадолго.

Он был по-своему красив.

И когда Дар уже не мог разговаривать, но находился еще более-менее в сознании, он просто любовался существом. А то, чуя интерес, раскрывало лепесток за лепестком, дрожащие, полупрозрачные.

Постепенно продолжительность приступов сокращалась, а периоды ясного мышления становились длиннее. И тогда Ллойд заводил свои разговоры.

Поначалу они Дара злили.

Ну какое Ллойду дело до его предыдущей жизни? Была. Прошла. Забыта. Сейчас другая. А если все когда-нибудь закончится, то будет третья.

… будет. Не спеши.

Анемон чувствует близость цели и тянется к ней, кренится, распутывая гриву лепестков, только все равно не дотягивается. А изнутри вновь накатывает.

… детскими болезнями лучше болеть в детстве. Легче переносится.

Дар переворачивается на живот. Впервые за все время ему хочется есть, причем голод настолько силен, что заставляет жевать траву. Дар никогда не думал, что сможет на вкус отличить клевер от люцерны, хотя и то, и другое всяк лучше жесткой осоки.

Вкуснее всего соцветия. Мягкие. Молодые листья липы тоже ничего. У самого пруда попадается куст волчеягодника с красными, почти вызревшими ягодами. Инстинкт подсказывает сожрать их, здравый смысл предлагает воздержаться.

… можешь есть. Вреда не будет.

На вкус ягоды кислые, вяжущие.

… как долго?

… десять дней.

Ему представлялось, что по крайней мере вдвое дольше. Или меньше.

… и да, Гарт вернулся. К сожалению, один. Его опередили люди. Разбойники. А может, кто-то из местных, но ушли на территорию.

Жива. Дар знает, что жива.

… сиди. Гарт нашел, кого за ней послать.

Карто? Немертвую тварь, которая…

… не привязана к нейтральной полосе. Сунешься на территорию Дохерти, он примет вызов. А мне меньше всего надо, чтобы вы двое сейчас сцепились. Карто — хороший вариант: он или издохнет, или приказ выполнит. К тому же ты просто не успеешь. Маяк ожил.

Ллойд прав, но…

… успокойся. Она где-то рядом. Во всяком случае, должна быть на нейтралке. Поэтому слушай себя. Сосредоточься на том, кого хочешь найти. Слушай.