В места не столь отдаленные
Шрифт:
— Сделка не состоялась!.. Сейчас Келасури предлагал мне пять тысяч, если я его выпущу отсюда! — весело говорил Спасский.
— И не думал… Лжёте вы! Предложи вам и тысячу, вы, наверное бы, выпустили! — проговорил Келасури.
Вошли двое полицейских и стали обыскивать Келасури. Ничего подозрительного не найдено было ни на нём, ни в его чемодане. Спасский, видимо, начинал беспокоиться. Тем не менее он приказал связать Келасури, и когда это было сделано, сам Спасский начал обыскивать комнату. Обыскали весь дом — ничего не нашли. Тогда кто-то подал мысль осмотреть телегу. Келасури вздрогнул.
Через десять минут Спасский возвратился сияющий. В руках у него была большая пачка денег и билетов.
— А ведь остроумно придумано… Как вы полагаете, где были деньги? —
— Где?
— Врублены в бок телеги… Откуда это у вас столько денег, господин Келасури?
— А почему вы думаете, что это мои деньги? — нагло переспросил тот.
— У следователя вы, наверно, будете разговорчивее… Смотри в оба за ним! — строго проговорил Спасский, и, приставив к Келасури двух полицейских, он вышел в соседнюю комнату и снял допрос с Макарыча и ямщика.
С рассветом три тройки ехали обратно, везя арестованных. На одной из них между двух полицейских сидел Келасури с наручниками. Спасский был необыкновенно весел и всю дорогу болтал без умолку, вспоминая прежние свои подвиги.
К вечеру приехали в Жиганск, и три арестанта были тотчас же заключены в острог.
XIX
В театре
Вечером следующего дня назначен был дебют только что приехавшей актрисы Панютиной, о таланте которой шла хвалебная молва. Говорили, что такой замечательной артистки в Жиганске ещё не было, и приезд её в Сибирь после триумфов на разных сценах объясняли какой-то романической историей. В местном «Листке» была напечатана её биография с целым букетом хвалебных отзывов других провинциальных газет, и репортёр, собиравший эти сведения и одарённый южной впечатлительностью, на всех перекрёстках кричал о необыкновенной красоте и не менее необыкновенном уме «божественной примадонны», жалуясь, что редакция «Листка» значительно исказила доставленную им биографию, исключив самые «горячие места» из его впечатлений при знакомстве с артисткой. Наконец, сам Ржевский-Пряник, старый театрал, проведший свою молодость среди актрис и понимавший толк в сценическом искусстве, усердно пропагандировал Панютину, которую раньше видел на клубных сценах Петербурга, и с обычной своей экспансивностью всем рекомендовал идти посмотреть замечательную актрису, причём многим конфиденциально прибавлял, щуря свои маленькие глазки, как кот, которому чешут за ухом, что Панютина прехорошенькая, препикантная женщина…
К восьми часам вечера маленький жиганский театр, обыкновенно пустой, был полон. Представители более видного чиновничества, богатого купечества, инженеры, военные, учителя и, наконец, знаменитости разных уголовных процессов — «бубновые тузы» на покое [38] — словом, «весь Жиганск» был налицо. Дамы, наполнявшие ложи, особенно щеголяли сегодня своими костюмами, а купеческие жёны и брильянтами. Мужчины принарядились и имели праздничный вид, восторженный репортёр поминутно выбегал из залы и озабоченно сиял, точно сам он до некоторой степени был виновником торжества.
38
…знаменитости разных уголовных процессов — «бубновые тузы» на покое… — «Восточное обозрение», газета сибирских областников, выходившая в Петербурге (1882–1887 гг.), писала о слишком терпимом отношении к уголовным преступникам в Томске.
«Бубновые тузы в Томске продолжают свою отважную деятельность. Кроме посещения гостиниц, они проникли, как пишут, везде — и особенно в дома богачей. Не редкость встретить какого-нибудь туза в собрании. Что этим разным Полянским ссылка — блаженство».
У рампы толпилась кучка молодых людей из местных франтов, среди которых обращал на себя внимание высокий белокурый господин, принимавший различные позы с напускным видом небрежного равнодушия. Он то вытягивался, то наклонялся вперёд, напоминая собой дрессированного жеребца, выведенного для гонки
39
Зоил — древнегреческий философ, злобно и мелочно придиравшийся к поэмам Гомера. В переносном смысле — несправедливо-придирчивый критик.
Оркестр, способный привести в бешенство даже самого нетребовательного слушателя, только что окончил какое-то «морсо» [40] и собирался вновь терзать уши, когда в крайней ложе, минут за пять до восьми часов, появилась представительная фигура её превосходительства, сопровождаемая бодрящимся и, видимо, весёлым стариком супругом. Вслед за тем в залу вошёл, молодцевато потряхивая бёдрами и приветливо пожимая знакомым руки, полицеймейстер. Он был в духе и, весело улыбаясь, тотчас же сообщил новость, что только что пойман и другой подозреваемый участник убийства. «Теперь Келасури заговорит!» — таинственно прибавлял он, подмигивая глазом и поглядывая по временам на губернаторскую ложу.
40
Отрывок (от франц. le ???????morceau).
Марья Петровна сегодня была особенно эффектна в своём тёмно-вишнёвом бархатном платье, отделанном кружевами, с букетиком белых роз у груди. Испанская кружевная косынка, наброшенная на голову, не закрывала её блестящих чёрных волос, гладко зачёсанных назад, что значительно моложавило её красивое, свежее, горевшее парижскими румянами лицо, а прелестно подведённые глаза искрились огоньком. Презрительно щурясь, она лениво обводила глазами публику лож и партера, отвечая чуть заметными кивками на почтительные поклоны, как вдруг с лица её исчезла улыбка, и она быстрым движением взяла с барьера бинокль и навела его в задние ряды кресел.
— Однако я ожидала, что у твоего Невежина лучший вкус! — проговорила Марья Петровна слегка вибрирующим от волнения голосом, обращаясь к мужу.
— А что?.. Чем ты, Marie, недовольна Невежиным? — засуетился старик, несколько удивлённый, что жена, которая, казалось, так расположена была к молодому человеку, теперь употребила выражение: «твой Невежин».
— Эта его пассия… приехавшая курсистка, совсем не привлекательна, — протянула Марья Петровна, презрительно сжав губы. — Верно, это она рядом с ним, в костюме кающейся грешницы? — насмешливо прибавила она, кивнув головой на партер.
Василий Андреевич навёл бинокль и смотрел на Зинаиду Николаевну едва ли не долее, чем бы следовало для подачи своего мнения, на этот раз положительно несогласного с мнением супруги. Он, напротив, нашёл, что эта девушка необыкновенно привлекательна и изящна в своём скромном чёрном костюме, но, не желая портить себе вечера, обещающего удовольствие, дипломатически проговорил, окончив осмотр:
— Ничего особенного, конечно, но…
— Но что?
— Но всё-таки… недурна! — прибавил он, не решаясь слишком погрешить против истины.
— Удивляюсь, как ты, знаток красоты, — подчеркнула она ядовито, — не видишь в этой девушке чего-то вульгарного…
А этот нос, губы!.. И, наконец, она и не молода… Впрочем, теперь для тебя, кажется, всякая юбка недурна! — прибавила Марья Петровна с презрительной усмешкой, стараясь подавить закипавшее раздражение…
— Ты, верно, Marie, её худо рассмотрела! — оправдывался Василий Андреевич. — Конечно, в ней есть что-то вульгарное — не спорю, ты права, — но черты лица…
Но Марья Петровна не слушала и снова навела бинокль, терзаемая неодолимым желанием ещё раз взглянуть на девушку, благодаря которой она была жестоко оскорблена Невежиным.