В места не столь отдаленные

Станюкович Константин Михайлович

«Так вот она, эта виновница!» — думала Марья Петровна, жадно впиваясь глазами в Зинаиду Николаевну.

И глухая ненависть всё более и более разгоралась в сердце отставной красавицы при виде Зинаиды Николаевны, которая сидела рядом с этим красивым Невежиным, видимо счастливым и сияющим, не перестававшим о чём-то разговаривать с своей соседкой и, казалось, забывшим обо всём на свете.

— Ну, что… Остаёшься ты при прежнем мнении, Marie? — добродушно спросил ничего не подозревавший супруг.

— Пожалуй, ты прав, Basile. Теперь я лучше рассмотрела… Эта… особа не так дурна! — тихо, совсем тихо, едва сдерживая волнение, проговорила Марья

Петровна самым ласковым тоном.

И Василий Андреевич, давно не помнивший, чтобы жена в чём-нибудь с ним соглашалась, не без радостного удивления услышал её ласковый, даже нежный голос и, взглянув на жену, слегка побледневшую, но улыбающуюся, с блестящими глазами и горделиво поднятой головой, сказал с рыцарской любезностью:

— Зато ты, Marie, сегодня необыкновенно авантажна.

— Ты находишь? — усмехнулась Марья Петровна. — Однако сейчас начинают! Посмотрим, какова твоя хвалёная Панютина! — любезно прибавила эта актриса-зрительница и повернулась к сцене, когда среди внезапно наступившей тишины взвился занавес.

2

Шла пьеса малоизвестного драматурга, пьеса, не отличающаяся большими достоинствами, но с недурно намеченными двумя-тремя характерами, дающими благодарный материал для игры. Особенно удачна была главная женская роль, исполнявшаяся дебютанткой.

Панютина показала себя незаурядной актрисой. Высокая, статная, с выразительными чертами лица, с чудным голосом, способным выражать разнообразные оттенки, она с первого же акта приковала внимание зрителя. И, глядя на эту властную, энергичную молодую женщину, каждое слово которой выдавало скрытую ненависть к старому, суровому богачу-мужу, зритель чувствовал, что с подобной женщиной шутить нельзя, что, раз ею овладеет страсть, она охватывает её всю, и горе тем, кто стоит на пути. С первого же действия было видно, что бесхарактерный, слабый молодой человек, влюбившийся в неё, станет её жертвой, если только и она полюбит его. Но она ещё словно в раздумье и как бы сама боится рокового чувства. Ей, видимо, и нравится этот красивый, слащавый, восторженный юноша, и в то же время она его слегка презирает, понимая всю слабость и ординарность его натуры. Но страсть заразительна, и когда в конце первого акта юноша в пламенных речах говорит ей о своей любви, во всём лице её, во всей фигуре чувствуется внутренняя борьба, и наконец она так холодно и жёстко смеётся, стараясь этим смехом скрыть овладевшее ею волнение, что зрители притаили дыхание, с тяжёлым чувством, точно в ожидании надвигавшейся грозы.

«Уйдёт ли этот влюблённый юноша после такого оскорбительного смеха подобру-поздорову?» — невольно проносилось в голове у каждого.

Но юноша, по примеру всех слащавых юношей, не только не понял опасности и не ушёл после этого презрительного смеха, но в новом монологе стал изливать свои чувства и просить как милости — не гнать его, позволить ему хоть изредка её видеть… словом, повторил всё то, что неизменно повторяется в таких случаях с сотворения мира.

И она слушала, слушала, и эта любовная музыка речей опьяняла её.

Зритель чувствовал, что гроза надвигается ближе и ближе, когда артистка вдруг проговорила шёпотом, суровым и в то же время полным страсти: «Любить меня не забава… Можете ли вы так любить?».

Юноша, конечно, обещает, не понимая, что он обещает, и когда артистка со словами, полными рокового значения: «Смотри же, я тебя предупредила!» — вся трепещущая, счастливая, замирающая от страсти, бросается к нему на шею, —

весь театр дрогнул от рукоплесканий, и вызовам после первого акта не было конца.

— Что, какова… какова Панютина? — восторженно говорил Ржевский-Пряник, обращаясь к жене.

Но Марья Петровна даже не удостоила ответом мужа, который, искоса взглянув на жену, немедленно исчез из ложи, чтобы пойти за кулисы и поздравить артистку с огромным успехом.

Марье Петровне было не до разговоров. Она вся находилась под обаянием игры и невольно отождествляла себя с героиней пьесы. Ей хотелось по крайней мере походить на неё и думать, что положение её сходно. И она несчастлива с мужем — правда, он не суровый тиран пьесы, но от этого ведь не легче! И она хочет любви и счастья, которое уже было началось, если б не эта… Злоба и жажда страсти душили её. Она в эту минуту ненавидела Зинаиду Николаевну и Невежина со всей силой оскорблённого самолюбия и неудовлетворённого желания. И обида принимала более острый характер после того, как она видела их вдвоём, счастливых и радостных, после того, как она вновь вспоминала оскорбительное пренебрежение, с каким этот обласканный ею Невежин разорвал отношения… И это в благодарность за то, что она принесла ему в жертву супружеский долг!.. — думала Марья Петровна, доставляя себе удовольствие иллюзии — быть в виде жертвы… Ничего подобного ещё не случалось с ней раньше… Она, положим, и прежде увлекалась и даже не раз приносила в жертву любви супружеский долг, но всегда она бросала любовников, а не они её! — подумала Марья Петровна, припоминая длинный ряд прежних своих увлечений.

Невольно взглянула она в партер, но тех, кого она искала, не было. Вместо них она встретила пристальный взгляд Сикорского, давно уже незаметно наблюдавшего за ней. В ответ на его низкий почтительный поклон она лёгким движением головы подозвала его и, поднявшись с места, вышла в коридор.

— Извините, Михаил Яковлевич, что беспокою вас… Василий Андреевич, верно, за кулисами, и мне не к кому обратиться. Принесите, пожалуйста, стакан воды… Здесь сегодня такая жара…

Чуткое ухо Сикорского уловило особенную любезность в тоне голоса, а взгляд его увидал самую милую и ласковую улыбку, какой давно не дарила Михаила Яковлевича недолюбливавшая его Марья Петровна.

«Не за водой ты меня, матушка, позвала!» — подумал он, и в то же время спросил:

— Не позволите ли принести вам лимонаду?

— Нет, нет… воды.

Через минуту он уже подавал воду и спрашивал:

— Как вам понравилась Панютина?

— Хороша…

— Все от неё в восторге… Вот только Евгений Алексеич недостаточно ею восхищён…

— Ему она не нравится? — с самым равнодушным видом усмехнулась Марья Петровна.

— То-то, не особенно… Да он и не смотрел на сцену!.. — засмеялся Сикорский. — Он больше занят был своей соседкой… Прехорошенькая барышня! — как бы невзначай кинул Сикорский, глядя с самой невинной улыбкой на Марью Петровну.

— В самом деле?.. Признаться, я не обратила особенного внимания… Так, мельком взглянула!.. — ответила Марья Петровна всё тем же спокойным тоном.

Но голос её слегка дрогнул, и гримаска пробежала по лицу.

— Сдаётся мне, что наш молодой человек от этой барышни без ума…

— А она? — вырвался нетерпеливый вопрос у Марьи Петровны.

— Она… О, тут целая романическая история… Если позволите, я вам когда-нибудь расскажу, а теперь не смею беспокоить вас рассказом… Сейчас начинают!.. — прибавил Сикорский, наклоняя голову.