В новую жизнь
Шрифт:
Дядя Максимъ повернулъ голову и смотрѣлъ на литейщика.
— Съ горя я, дядя Максимъ… окаянный я… а ты… ты тамъ у Господа Бога за меня… Скажи тамъ, что Сократъ молъ Иванычъ съ горя… Студента увидишь, хорошихъ людей… Скажи имъ, что Сократъ Иванычъ хор-рошiй былъ мастеръ… Прощай, дядя Максимъ!.. Тамъ, братъ, крючковъ не понадобится… здѣсь оставишь… Тамъ безъ крючковъ… Никакого инструмента не надо!..
Въ голосѣ литейщика слышалась насмѣшка и грусть.
— Брось ты эту музыку, Сократъ, — строго сказалъ Кириллъ Семенычъ. — Пойдемъ! Ну, на
— А? поиiйти?.. А не выгонишь?.. Этотъ вотъ меня выгналъ…
— Идемъ. Умный ты человѣкъ, а такое безобразiе, необразованность… Не можешь себя придержать!.. э-эхъ!
— Я не могу? я?.. Семеновъ померъ… а я не могу… придержать? Дядя Максимъ!.. Слушай!.. отходишь ты… ну, какъ передъ Богомъ… кончилъ я все!.. Конецъ!.. Бери меня, Кириллъ Семенычъ!
Онъ взглянулъ на располосованную рубашку и сталъ запахиваться, подтягивая ремешокъ.
Простились съ крючочникомъ и пошли. Литейщикъ все время запахивался. Въ темномъ коридорѣ онъ остановился.
— Не пойду я… Куда мнѣ идти?.. Некуда мнѣ идти…
— Ну-ну… иди… обойдется… Брось все и на работу становись… Скоро, сказываютъ, жизнь новая откроется… хорошая жизнь.
— Что?.. какая жизнь?.. нѣтъ ничего…
— Будетъ. Ты иди, знай. Всему обновленiе будетъ…
Сеня слышалъ слова Кирилла Семеныча, сказанныя почти шопотомъ, и думалъ, — какая же это новая жизнь будетъ?
А Сократъ Иванычъ запахивалъ рубашку и бормоталъ:
— Ну, какъ я пойду… въ такомъ… одѣянiи, и къ такому человѣку…
— А ты знай, — иди… не мучайся… Квиты будемъ…
Сеня простился съ ними и шелъ домой со смутными чувствами и думами. Кириллъ Семенычъ еще болѣе выросъ въ его глазахъ своей величавой простотой. Дядя Максимъ явился нагляднымъ примѣромъ сѣрой жизни рабочаго человѣка, такъ плачевно кончающаго свой тусклый, утомительный путь. Сократъ Иванычъ — искренняя натура, безсознательная, мучающаяся людскими неустройствами, съ смутными порывами ко всему хорошему и честному, сбивающаяся съ пути и снова подымающаяся.
Сложная человѣческая жизнь проходила передъ Сеней однимъ краемъ. Въ этой тяжкой и темной жизни — и какiе люди!.. Здѣсь, въ городѣ что!.. а тамъ, въ деревнѣ?.. Но вѣдь есть же счастливая жизнь, должна же быть! Да, должна. Ее строятъ медленно, въ тишинѣ кабинетовъ и лабораторiй немногiе, забывая о себѣ…
Вотъ и домикъ; въ кабинетѣ Василiя Васильевича горитъ лампа; голова съ красивымъ лбомъ склонилась надъ бумагой… Здѣсь профессоръ продолжаетъ свою многолѣтнюю работу на пользу и счастье людямъ, дурнымъ и хорошимъ. Сотни людей идутъ мимо съ угрюмыми лицами и не знаютъ, что совсѣмъ близко, камень за камнемъ, созидается будущая новая жизнь. И Сеня былъ счастливъ, что онъ понимаетъ своего профессора, вѣритъ въ будущее и готовитъ себя къ нему.
Глава ХХIII. Перемѣна
Осенью Сеню приняли
Кириллъ Семенычъ былъ радъ отъ всего сердца.
— Только зацѣпись, а тамъ и пойдешь… Вонъ Василiй-то Васильичъ, какъ солнце свѣтитъ.
Уже въ концѣ зимы вернулся съ работы Прохоровъ и, узнавъ о Сенѣ, зашелъ въ школу. Сколько воспоминанiй!.. Говорили о Семеновѣ.
Прохоровъ разсказалъ о тѣхъ ужасахъ, которые пришлось пережить на голодѣ.
— И не передашь… и вспомнить тяжело. Пришелъ я поговорить съ тобой по душѣ… Ты уже не маленькiй теперь и поймешь меня. На дорогу ты теперь становишься, въ тебѣ приняли участiе… Счастливый случай тебя вырвалъ… Такъ вотъ, не забудь, что сотни тысячъ такихъ, какъ ты, не вырвутся изъ тьмы и нищеты… Не забывай, братъ, этого… Я перехожу въ другой университетъ по особымъ причинамъ, можетъ быть, и не встрѣчусь больше съ тобой… Помни, что ты не имѣешь права забыть тѣхъ, изъ среды которыхъ вышелъ. А то были случаи: выскочитъ такъ-то вотъ и плюнетъ на всѣхъ.
— Ахъ, что вы, Александръ Николаевичъ… Нѣтъ, нѣтъ… Я знаю, я понимаю все, о чемъ вы говорите.
И они разстались, крѣпко пожавъ другъ другу руки.
Вскорѣ послѣ посѣщенiя Прохорова Сеня зашелъ въ праздникъ къ Кириллу Семенычу. Вспомнили прошлое, загадывали о будущемъ.
— А Сократъ-то, слыхалъ? пить-то бросилъ, какъ отрѣзалъ. На вечернiе курсы ходитъ, черченiемъ занялся…
Кириллъ Семенычъ взялъ съ полки нѣсколько листовъ съ геометрическими фигурами.
— Ишь, какъ чисто… Ему это нужно по его части… Геометрiю зудитъ. Обстругалъ доску, выкрасилъ черной краской и жаритъ мѣломъ… Вотъ она наука-то!.. Сурьозный сталъ.
Въ одно изъ такихъ посѣщенiй зашелъ и Сократъ иванычъ съ товарищемъ. Это былъ литовецъ Куртенъ, блондинъ, съ большими голубыми глазами, молчаливый и сосредоточенный. Онъ слушалъ только, покачивалъ головой и покуривалъ трубочку. Сократъ Иванычъ былъ чисто одѣтъ, движенiя были спокойны, въ лицѣ — сосредоточенность. Прежняго Веселаго размаха и порывовъ не было. Уже по внѣшнему виду чувствовалась происшедшая въ немъ перемѣна.
— Вотъ какой ты теперь сталъ, — скзалаъ онъ Сенѣ. — Учись, учись. Я вотъ тоже за книжки взялся, хоть мнѣ и 46-ой…
— Ежели-бъ мы дураками не были, то ли бы было?.. развѣ жили бы мы по нарамъ да щелямъ?.. мерли бы съ голоду?.. Мы бы всѣхъ правовъ добились и устроили бы свои порядки, жизнь бы устроили!.. — говорилъ литейщикъ взволнованно.
— Карашо, — кивалъ головой Куртень. — Ми бы знали…
— То-то и есть, — вмѣшался Кириллъ Семенычъ. — Ну, мы-то съ тобой такъ и покончимъ, а помоложе кому и по-другому будетъ.