В новую жизнь
Шрифт:
Машинами срѣзали клеверъ, и скошенный лугъ протянулся красивымъ ковромъ. Гигантскiя копны остались на немъ сторожами.
Кончалась уборка хлѣбовъ, а на крестьянскихъ поляхъ еще оставались несжатыя полоски.
Какъ-то въ концiѣ iюля, вечромъ, профессоръ сидѣлъ въ кабинетѣ и читалъ газету. Сеня стоялъ на крылечкѣ террасы. Пахло дождемъ, въ воздухѣ носился густой ароматъ цвѣтника. Взгрустнулось что-то…
Вспомнились мать и отецъ, отъ которыхъ не было писемъ, Кириллъ Семенычъ, студенты… Гдѣ они теперь?.. Можетъ быть, вернулись…
На
— Я не мѣшаю вамъ, Василiй Васильичъ?
— А… ты это… ничего, сиди…
Далеко-далеко мигнуло небо. Сильно трещали iюльскiе кузнецы. Глухо проворчалъ громъ.
— Помнишь студента Смирнова, Сергѣя Васильича?..
— Помню… Они теперь въ Москвѣ?
— Онъ… — профессоръ остановился. — Онъ померъ…
— Какъ… померъ?.. — вскрикнулъ Сеня.
— Онъ заразился тифомъ на работѣ въ деревнѣ…
Профессоръ поднялся и прошелъ въ цвѣтникъ. Тамъ онъ подошелъ къ рѣшеткѣ и, облокотившись, сталъ смотрѣть на рѣку и заснувшую подъ горой деревушку. Все чаще и ярче мигало небо, назойливѣе трещали кузнечики. А Сеня, потрясенный, сидѣлъ на ступенькахъ террасы. Тяжкая грусть, можетъ быть, первое ясно сознанное горе давило сердце. И эта страшная тишина подъ грозой, это черное небо, мигающее невидимыми очами, эти безтолковыя кузнецы, отпѣвающiе уходящее лѣто, — еще сильнѣе давили сердце… Семеновъ!.. Его нѣтъ теперь… Комнатка на четвертомъ этажѣ, восторженныя рѣчи, пѣсни, споры… Онъ подалъ ему руку, спасъ его, ободрялъ, устроилъ его сюда, открылъ передъ нимъ новый мiръ… И теперь ничего этого нѣтъ… Онъ не увидитъ его никогда больше..
Чья-то властная рука вырвала изъ его жизни самую свѣтлую страницу.
Онъ сидѣлъ, опустивъ голову на руки. Молча глядѣла на него ночь, точно таила тайну всего совершающагося. Накрапывалъ дождь, зашуршалъ по листьямъ гиганта-тополя, у террасы. Молнiя освѣтила цвѣтникъ и бѣлую приближающуюся фигуру профессора.
Тяжелая рука легла на плечо Сени.
— Мальчикъ! — услыхалъ онъ спокойный голосъ. — Ты, кажется, плачешь?..
Сеня поднялъ голову.
— О такихъ людяхъ не плачутъ: они достойны большаго. Смерть… — задумчиво продолжалъ профессоръ, — ея нѣтъ. природа не знаетъ смерти…
Сѣмя пропадаетъ, давъ растенiю жизнь… Сгорѣли дрова, дымъ разсѣялся, но его снова вернутъ зеленые листья растенiй… И все такъ. Померъ Семеновъ, но не исчезъ безслѣдно. Его трупъ войдетъ въ обиходъ вселенной, а безсмертный духъ, образъ его, какъ хорошаго человѣка, отдавшаго себя за другихъ, останется жить, не забудется. Ни одна жертва не пропадетъ даромъ…
Сеня вздохнулъ.
— Онъ тебя хотѣлъ учить, кажется?.. да?.. Ну, сдѣлаютъ это другiе…
Ступай спать, уже поздно… Завтра начнется осушка болота.
Глава ХХI Мечты… мечты!.
Осушка болота привлекла много любопытныхъ изъ сосѣднихъ деревень.
Была
Крестьяне внимательно слѣдили за ходомъ работъ, удивлялись простотѣ прiемовъ и быстрымъ результатамъ.
— Съ книжкой все, — говорили они о профессорѣ. — Онъ, сказываютъ, въ какую-то трубку смотритъ… ему и видитъ все тамъ.
— Зачѣмъ въ трубу!.. Это онъ изъ книжки… есть такiя..
— Нѣтъ, ужъ не иначе труба у него. А можетъ за карахтеръ Господь ему даетъ… Правильный баринъ онъ…
— Ежели бы всѣ такiе-то были, развѣ то было бы!..
За десять лѣтъ работы профессора въ имѣнiи многое измѣнилось въ округѣ. О травосѣянiи не было и помину, а теперь крестьяне дѣлали пробу, обновляли луга и удивлялись, какъ все это просто: сборъ сѣна увеличился втрое.
Урожай и качество ржи поднялись отъ сѣмянъ, рекомендованныхъ „Васильичемъ“. Кое-кто выписалъ искусственное удобренiе. Дьячокъ получилъ отъ „Васильича“ какой-то особый овесъ и собралъ такой урожай, что только диву дались. У священника уродилась капуста по пуду вилокъ, а у Прошки прямо диковинный горохъ поднялся.
Приближалось время переѣзда въ городъ. Что тамъ будетъ, какъ устроится его дальнѣйшая жизнь, — Сеня не зналъ. Семенова нѣтъ.
Прохоровъ, конечно, прiѣдетъ и, можетъ быть, будетъ съ нимъ заниматься.
Но было жалко разставаться съ профессоромъ. Съ другой стороны, крѣпло желанiе учиться, знать больше и больше, учиться такъ, какъ учились студенты. Но, конечно, это невозможно.
Письма отъ отца не было, хотя Сеня и писалъ ему раза два. Зато въ концѣ августа пришло письмо отъ Кирилла Семеныча. Круглымъ прыгающимъ почеркомъ писалъ старый рабочiй. Онъ сообщалъ, что все идетъ помаленьку и совѣтовалъ „приглядываться.“
…„Какъ бы ты въ раю, я такъ полагаю, въ самой наукѣ сидишь… А ты еще совсѣмъ мальчишка. Понимай! Мы какъ въ котлѣ какомъ кипимъ, а ты въ благорастворенныхъ воздухахъ и все такое… Чувствуй и не возгордись, все это самое… А Сократка-то нашъ опять запьянствовалъ, по случаю разочли у насъ тридцать семь человѣкъ, и онъ заскандальничалъ и ушелъ…
Навѣдался намедни на квартиру, гдѣ студенты стояли, а тамъ портнихи живутъ, и ничего про ихъ неизвѣстно. Про голодъ печатаютъ, и народишку по Москвѣ много безъ дѣловъ ходитъ, и плату намъ убавили… А его превосходительству отъ меня низкiй поклонъ, и ежели онъ тогда на меня осерчалъ, ты спроси. Я потому былъ проникнутъ и пораженъ!.. А ежели ты ему не понадобишься, приходи ко мнѣ, могу пристроить завсягда. И теперь будь здоровъ. Кириллъ Семенычъ Скалкинъ“!..