В объятиях злого рока
Шрифт:
— Нам — это кому? — робко подала голос малышка Сафро. В последний момент она успела схорониться под диафрагмой, и оттуда ее было нипочём не выманить. — Оставь в покое мою подругу, слышишь? Не трогай Миру! И Тай Фуна не трогай!
— Ты ведь любишь его, не так ли? — глумливо прозвучали в голове скользкие шепотки. — Как тебе идея — уничтожить любовь всей твоей жизни?
Малышка Сафро сопротивлялась изо всех сил, но тот, кто подчинил меня своей воле, оказался стократ сильнее. Дикое, необузданное счастье затмевало остатки разума, перекрывая человеческое. Переиначивая
Когда я направила сгустки материи к Тай Фуну и Мире, во мне уже расцветало что-то яркое и сияющее, бескомпромиссное. Чудовищное.
Кажется, Мира прибегла к помощи прибора Каролины — не того, который ломается после первого использования, а улучшенного. На меня понеслась резонансная волна, и мне бы тут, по идее, отрубиться. Но ультразвуковые частоты лишь ненадолго вывели потустороннего интервента из равновесия. Сгустки материи полопались, а я, как искусно управляемая марионетка, боком, на всех парах влетела в витраж с костром.
Посыпалось стекло, по виску потекла струйка — пота? Крови? Боли не было совсем, будто мне лошадиную дозу анестетика ввели.
Был чистый восторг.
В дымке на горизонте красным угольком тлело солнце, высокие перистые облака розовели, озаряясь лучами рассвета. Сердце гремело в груди, выстукивая завоевательный марш.
Инкубационный период только теперь кончился по-настоящему. Тогда, на башне, межпространственный вирус меня всё же настиг. Я претендовала на роль телохранителя для Миры, пыталась вылечить Гликерию, но не уберегла саму себя.
Что, Сафро, говоришь, твоя душа — монолит? Ха! Какое безосновательное заявление! Трещины, шероховатости, дыры — всего этого добра там оказалось навалом.
Прямо сейчас межпространство внутри меня ликовало. Мне безумно нравился этот мир: и светлеющее небо, и ветер, который несется навстречу, словно пылкий возлюбленный спустя годы разлуки. Во рту блуждал терпкий привкус свободы. От крошечной земли далеко внизу занимался дух. Во власти новой силы я чувствовала себя невероятно наполненной и счастливой. И я смеялась, смеялась, смеялась.
Нет, не так. Во мне смеялось межпространство. Именно оно растягивало мои губы. Оно вызывало спазмы и конвульсии, насыщая организм кислородом. Покинуть моё тело? Нет, что ты! Умоляю, оставайся навсегда!
Как только до меня дошло, во что я вляпалась, захотелось умереть.
Но кто же мне позволит?
Ты сам не осознаёшь, насколько ты драгоценен, пока не потеряешь себя — в липкой трясине чужих желаний и честолюбия. В чужой реальности, которая способна укорениться в душе, точно ядовитый сорняк.
Я летела по бескрайнему небу, в обнимку с ветром, и чувствовала, как по губам змеится не моя улыбка, как сверкают самоцветами не мои глаза. Как бежит по артериям и зажигает щёки поток чужеродного жара. А из черепной коробки ураганом выдувает все заботы и посторонние мысли. Они уносятся прочь, радужно блестят маслянистой плёнкой и лопаются, как мыльные пузыри. И эйфория — ничем
Окаймленный пальмами курорт Серренга — чистенький, красивый, будто бы игрушечный — расстелился в зоне видимости. И я, как выпущенный снаряд, прямой наводкой пошла на снижение.
"Этот мир чрезвычайно хорош. Существа, что его населяют, настоящие произведения искусства. Все они должны принадлежать нам".
Ох, похоже, инфекция из смежного измерения оказалась той еще алчной заразой. И речь, судя по всему, шла о людях.
Целая вечность потребовалась мне на то, чтобы пробраться лазутчиком в собственное сознание и попытаться помешать. Но на моем похвальном намерении был поставлен жирный крест. Внутри уже орудовал потусторонний агрессор. Он взломал ментальную лабораторию, сменил пароль (сколько ни лезь из кожи вон — верную комбинацию не подобрать) и теперь с профессионализмом виртуального пирата перестраивал систему под свои нужды.
Меня спустили с неба на невидимых нитях и против воли установили на площади Девяти Истин, будто я какое-нибудь артиллерийское орудие. Ноги намертво вплавлены в мостовую, с пальцев веером срываются потоки тягучей субстанции.
А позади в прозрачной тишине утра брызжет фонтан, распеваются беззаботные птицы, искрится и бликует море. А люди… Нет, люди, что вы делаете? Закройте окна! Не смейте выходить за дверь! Подумаешь, учёба ждет! Подумаешь, на работу пора! Никуда вам не пора. Кто-нибудь, срочно введите чрезвычайное положение. Посадите горожан под домашний арест. Замуруйте их в домах, чтоб и щёлочки не осталось! Я же их прикончу…
Прикончу? О да! С превеликим удовольствием!
Сколько жителей насчитывается в этом тухлом городишке? Пара тысяч? Поделим их численность на ноль! И неважно, что на ноль делить нельзя. Сегодня я нарушаю правила и срываю внутренние запреты.
Хлопаю в ладоши — и жестом фокусника растягиваю клейкие тяжи. Больше сгустков! Еще больше! Плодитесь, родимые. И отправляйтесь-ка, голубчики, на пир.
Голова у меня образцово-чугунная. Ни одной путной мысли — сплошной туман. Я действую на каком-то автопилоте и не в силах остановиться. Хотя где-то глубоко внутри пойманной птицей бьется понимание: это неправильно, преступно. За такое и смертного приговора мало.
Вот простирается моя рука, за ней другая. Пускаются в полёт и рвутся на части полупрозрачные тяжи материи. Набухают в воздухе не-совсем-живые. И в огромных количествах устремляются по улицам прочь. Точно я гейзер, а они — большие, ну очень большие брызги.
Их концентрация на единицу площади прямо-таки зашкаливает. Кажется, за один только приём я синтезировала дневную норму клякс. Арсений бы обзавидовался.
Кстати об Арсении… Помянешь лихо, а оно тут как тут. Точнее, он. Стоит вдалеке, прочно припаян с того конца. Скалится, неприлично радостный, точно в лотерею выиграл. Щурит свои огненные глаза. И технично производит на свет кляксы, одну за другой. Переплюнуть меня вздумал?