В огне повенчанные. Рассказы
Шрифт:
— Запомню, отец… Запомню слово в слово. Только какие они из себя, эти разведчики? Из какого рода войск? — Григорий взглянул на Иванникова: — Ты тоже запоминай. Мало ли что со мной может случиться…
— Род их войска я не спрашивал. Да и ни к чему мне это. Они уже три раза здесь были. Ребята — огонь! Одного, старшого, рыжеватого, с наколками на руках, зовут Степаном. Золотой зуб у него. Роста высокого. Остальные четверо роста небольшого, но все ребята подбористые, молодые. Вчера ночью они в нашей деревне такого «языка» взяли, что немцы и сейчас как сбесились, никак не могут понять:
От волнения Григория зазнобило.
Отвечая на вопросы Григория, дед Гаврила время от времени бросал из-за кустов настороженный взгляд на мирно пасущееся стадо.
— Как вас по батюшке величать? — спросил Казаринов и достал из нагрудного кармана красивый наборный мундштук.
— Добрые люди величали Тарасычем. — Пастух достал кисет. — Поди, без курева?
Казаринов протянул пастуху мундштук.
— Возьмите, Гаврила Тарасович. На память. Если прорвемся к своим — век вас не забудем.
— Спасибо, сынок. Мундштук оставь у себя. Мне, старику, из него курить негоже, больно нарядный. А вот табачку на дорожку я вам дам. Да посидите в кустах, подождите, я словлю пожирнее барашка, а то не хватит у вас силенок пробиться через култымовскую топь. В ее чреве в гражданскую полегла не одна рота красных бойцов. Засосала она и в это лето не одну буйную головушку.
— Барашка не нужно, отец. Немцы, поди, их сосчитали. Могут наказать вас… — начал было отговариваться Казаринов, но пастух оборвал его:
— Дают — бери, бьют — беги. Все равно не сегодня — так завтра все пойдут на немецкую колбасу.
Доводы пастуха были убедительны, и потому Казаринов не стал больше возражать. Последний раз он и его бойцы ели мясо больше месяца назад. Да и то это были старые консервы.
— Соли дам пару щепоток. У меня там в сумке есть немного. Таскаю с собой на всякий случай. Сын у меня перед самой войной у границы служил, в танкистах, старший лейтенант… Вот и гляжу — может, и он вот так же, как вы, где-нибудь сейчас, горемыка, через леса и топи к своим пробирается. — Пастух достал из кармана большой холщовый платок, громко высморкался, вздохнул и высыпал в ладонь Казаринова почти все содержимое кисета, оставив себе на две-три закрутки.
Пока старик ходил за солью, которая хранилась у него в кожаном мешке, Казаринов и Иванников успели свернуть здоровенные самокрутки и сделать по нескольку затяжек, от которых в голове поплыла приятная кружевная зыбь. Не курили уже несколько дней.
— Альмень, зобни хоть разок, не пожалеешь. — Иванников протянул татарчонку горящую цигарку. — Сроду такого больше не попробуешь.
— Моя не курит, — закачал головой Альмень, поглядывая на овец, пасущихся в кустах почти у самой опушки леса. — Моя сейчас мал-мал ловит барашку, а ты скорей бери соль.
— А кто резать будет? — спросил Григорий.
Альмень укоряюще хохотнул и махнул рукой.
— Я их ризал столько, товарищ лейтенант, сколько у Солдаткин на лице веснушка.
Поймать
Прощаясь со стариком, Казаринов все-таки заставил его взять на память мундштук.
— Самому не пригодится — подарите сыну.
Больше всего Казаринов боялся, что, очутившись в руках Альменя, барашек поднимет такой истошный крик, что взволнуется все овечье стадо и часть его последует за ним. Но этого не случилось. На руках Альменя барашек вел себя по-наивному доверчиво и спокойно. Овцы даже не заметили исчезновения своего несмышленыша-потомка и продолжали мирно щипать траву.
Перед тем как углубиться в лес, Казаринов еще раз вскинул к глазам бинокль и навел его на полусожженную деревню. К трем, машинам, стоявшим посреди улицы у кирпичного дома, подъехали шесть грузовиков с высокими надстроенными бортами из неструганых досок.
В кузове первой машины сидели четыре солдата с автоматами. «Приехали за колхозным стадом», — подумал Казаринов и, на прощание помахав старику рукой, первым двинулся в глубь леса, где остались ждать товарищей Солдаткин, Вакуленко и Плужников.
ГЛАВА XVI
Последние сто метров култымовской топи чуть не стоили жизни группе Казаринова. Зыбкая трясина болота поросла застарелой осокой, ленточные тонкие стебли которой были острее бритвы. На бурых плесах лопались пузыри изрыгая гнилостные запахи сероводородных газов. От прелых удушливых запахов дышать становилось все труднее и труднее. С ног до головы перепачканные в черной торфяной грязи, бойцы походили на чертей. Иссеченные осокой лица кровоточили. Болотная жижа лезла в дула винтовок и автоматов, просачивалась в затворы… А остановиться, лечь — значило погибнуть. Сухие валежины хотя были лишней тяжестью, но если б не они, то вряд ли удалось бы без них преодолеть последний болотный километр.
Положив подбородок на скрещенные руки, Солдаткин лежал на животе. Грудью опираясь на жердь, он, подобно рыбе, выброшенной на берег, раскрыл рот и часто дышал. По его грязному опухшему лицу ручьями стекал пот.
— Что, плохо? — спросил Казаринов, ползший следом за Солдаткиным.
— Сил больше нет, товарищ лейтенант.;. Сердце останавливается… В голове не то туман, не то черт знает что, — тяжело дыша, проговорил Солдаткин.
— Отдохни немного, Никола, — и поползем дальше. Осталось ведь всего ничего. Видишь — кусты начинаются. Там кончается топь, там встанем на ноги.
После короткой передышки поползли дальше.
Первым из топи выбрался Иванников. Следом за ним встал на ноги Альмень. На самом краю болота Вакуленко заспешил, норовя поскорее выбраться из трясины, и чуть было не утопил трофейный автомат. Весь тяжелый переход через опасное место сержант Плужников молчал. Заговорил лишь тогда, когда дополз до затвердевшего травяного наста, поросшего зеленым мхом, в котором розовела еще не созревшая клюква.
…И вот все шестеро поднялись на трясущиеся в коленях ноги. Стояли и молчали, тяжело дыша и глядя назад, в сторону топи, которая отняла столько сил и столько раз леденила души смятением и страхом перед гибелью в бездонной пучине.