В опале честный иудей

Соболева Татьяна Михайловна

Куда и к чему должен был приложить сатирик свое острое перо, когда действия его были заранее регламентированы и стеснены? Правила страны-тюрьмы предписывали видеть СССР не иначе как могучим, несокрушимой крепости дубом. Разрешалось и даже поощрялось замечать пару-другую пожелтевших до срока листиков, крохотную засохшую веточку - изъяны совершенного древа. Случайные, нетипичные, они портили идиллическую картину и подлежали разносу...

О том, что у «несокрушимого дуба» гниет и большей частью сгнила древесина, и предполагать запрещалось. Вот тебе и «простор» для критики. Посему ее мишенями становились пьяницы, алиментщики, слесари-сантехники, нерадивые дворники, мелкие чиновники районного масштаба, герои бытовых неурядиц и прочие «листики» и

«веточки»... Словом, царство мелкотемья...

Что, перевелись на Руси «салтыковы-щедрины» да «гоголи» и иже с ними? Нет. Но на них, выражаясь языком наших бабушек, «моды не было»... Уточню: коммунистической. Поневоле лишний раз воскликнешь: хвала инициаторам перестройки! Не будь ее, так и не узнали бы люди конца XX века и следующие поколения ни о Шарикове, ни о героях повестей Платонова, ни других исповедальных произведений талантливейших писателей советского периода, умышленно замалчиваемых, запрещенных. А их мучила боль за страждущий, порабощенный народ, за поруганную свою страну.

Поверьте, никто не заставлял Ал. Соболева обозначать свою жизненную позицию так, как это сделал он сам. Никто не нажимал, не давил на него. Кроме самой социалистической действительности.

...Так почему же, почему же быть равнодушным не могу?

Вознагражден я или проклят, что в сердце неуемный жар...

Покой лишь признаю во сне.

Бунтуй, душа моя, покуда, покуда кровь течет во мне.

Дороги торной мне дороже навстречу солнцу крутизна.

Иначе сердце жить не может.

Иная жизнь?.. К чему она?

Отсюда до сатиры - рукой подать. Не косметической, для отвода глаз, а настоящей, истинной, острой, предельно допустимой лютой цензурой.

Бунт, боевые доспехи в мечтах инвалида войны?.. В эту пору, когда живет с немеркнущей славой его «Бухенвальдский набат», уже принадлежащий истории? Угомонись ты, больной человек, как советует тебе один добрый знакомый: лови рыбку, собирай грибы, общайся с природой, которую так любишь, живи в свое удовольствие... Все равно никому ничего не докажешь, плетью обуха не перешибешь. Дружи с лирой, пиши лирику.

Ответ Ал. Соболева выглядел так:

Молчит моя заброшенная лира, ослабленные струны не звенят.

Лишь гневно прорывается сатира, как обличенье,

источая яд.

Носить бы мне певца любви корону -улыбка не сходила бы с лица.

.. .Когда б не лицезрел тупиц у власти, несущих беды страждущей стране, когда бы и удары, и напасти не испытал на собственной спине.

Остался жив...

Казалось, при Никитке в кромешной тьме мелькнул свободы луч...

Но оборвалась тоненькая нитка!..

Над нами снова мрак зловещих туч, и снова разгулялось беззаконье, и снова лжи - почтенье и салют: во славу новоявленной иконы фанфары надоедливо поют от Мурманска до самого Памира, от Сахалина до самих Карпат...

Вот почему моя замолкла лира, лишь гневно прорывается сатира, как обличенье,

источая яд.

«Нет покоя и в помине...» Отвергая обывательские доводы в защиту личного благополучия, он готов сражаться с «тысячеглавым Злом», терзающим страну. И, конечно, понимает, что для успеха битвы нужно, в числе прочего, сделать им созданное достоянием самой широкой читательской и слушательской аудитории.

Скажу горькую правду: всей сатире Ал. Соболева уготована была дорога «в стол». Но судьба проявила вдруг к нему свою милость и щедрость: повстречался ему нежданно-негаданно человек, о котором постараюсь сказать все доброе и хорошее, что знаю. И оставшееся в памяти, надеюсь, даст мне возможность нарисовать образ порядочного, симпатичного Ал. Соболеву и симпатизирующего ему, как ни странно, работника идеологического фронта. Я намерена поведать об отношениях, сложившихся между Ал. Соболевым и главным редактором журнала «Крокодил» Мануилом Григорьевичем Семёновым.

Для того чтобы стало понятным то, что хочу о нем рассказать, начну с малого, но очень существенного: М.Г.Семёнов был одним из тех немногих номенклатурных работников, которые

разрешали себе «сметь свое суждение иметь». В тоталитарном государстве, да еще для номенклатурного работника высокого ранга - качество редкое, жизнь ему всячески усложняющее. Я не знала его лично. Поэтому в суждениях о нем обязана быть очень осторожной. О том, что он не был послушным и тихим исполнителем «верховных» приказов, говорят некоторые из запомнившихся мне публикаций в «Крокодиле». Он, помню, в нескольких номерах, на разворотах рассказал о системе круговой поруки среди руководящих товарищей с партбилетами. Фельетон назывался «Пробковый пояс». Вовсе не смешной, без зубоскальства и хохмочек, скорее разоблачительный и злой фельетон о ловком мошеннике-воре, который сумел сделать себя «непотопляемым» для правоохранительных органов наглым и простым способом: взятками в виде подарков и разных приношений он фактически обезоружил тех, кто должен был схватить его за руку и посадить на скамью подсудимых. Он придумал для каждого обеззубленного руководителя районного и областного масштаба название «пробка». Нанизывая такие пробки на существующий только в его воображении пояс, он в конце концов констатировал: «пробки», образовывавшие пояс, сделали его непотопляемым, т.е. неуязвимым. Одураченные им начальники вынуждены были помалкивать, глядя на его вовсе не мелкие преступления, в основном хищения с целью наживы. Уверена, не мы одни следили за развитием этой уголовной истории. Эпизоды, факты, приемы жулика, живописные образы «пробок» на поясе проходимца раскрывали глубину и ширину почти беспредельных возможностей для паразитизма при круговой поруке и безответственности лиц с партбилетами.

Мы ждали, что махинатор получит большой срок заключения. «Пробки», как пробки, вылетят со своих номенклатурных постов. Громкое дело!.. Да простит Бог нам глупость и наивность, неистребимую веру в силу Правды. Очевидно, партия обратила наконец внимание на выход «Крокодила» из-под ее контроля за рамки дозволенного. Нет, журнал не закрыли. Не знаю, «поправили» ли (любимое слово партии) хватившего через край М.Г. Семёнова. Но финал фельетона «Пробковый пояс» с продолжением был нелепым и неожиданным: коллективное воровство и взяточничество из фельетона будто корова слизнула. Местные судебные органы приняли к рассмотрению несколько отдельных «мелких» дел. Настолько все измельчало, что зачинатель и «сочинитель» «пробкового пояса» был увиден судом всего-то мелким мошенником и получил полтора года наказания в обычных лагерях. А более десятка «пробок» - номенклатурных работников - отделались какими-то взысканиями по партийной линии. И жизнь на необъятных просторах Руси потекла по-прежнему тихо, плавно и безбурно, что требовалось и удалось доказать...

Не похоже лишь на «пожелтевшие листочки» и «засохшие веточки».,.

Еще меньше походил на атрибуты ходовой советской сатиры фельетон в «Крокодиле», названия которого не помню. Да дело не в названии. Содержание фельетона было жуткое. В одном из сибирских городков после войны был образован интернат или госпиталь для жертв войны. У Верещагина есть широко известная картина «Апофеоз войны» - гора человеческих черепов. А как можно было назвать людей, которым во время боевых действий оторвало руки и ноги?.. Жестоко, но метко народ называл таких инвалидов «самоварами». Туловище и голова. Полностью беспомощный, живой, живой, живой человек!.. Может быть, с небольшим сроком пребывания на этом свете, но живой!!! И нуждающийся в полном уходе, обслуживании, как беспомощный младенец, - и покорми, и помой, и, такова правда, пелёнки смени. «Крокодил» рассказал о том, что командовали в этом учреждении пьяницы-бабы и пьяницы-мужики, глумившиеся над героями войны... Прогреметь набатом об этом кошмаре следовало не в «Крокодиле», а со страниц той же «Правды»! Да где уж! Ради чего портить благостную картину всеобщего рая?! Какие «самовары»?.. Подальше их, вглубь, на свалку! Вот и сорвал Мануил Григорьевич маску с компартийной образины, изъеденной проказой равнодушия и бесчеловечности.