В опале честный иудей

Соболева Татьяна Михайловна

И вот в село Светлогорье доставили цинковый гроб... И люди из окрестных деревень окружили «тот дом, тот гроб, то бездонное горе...».

Рыдает, причитает над сыном безутешная мать.

И женщины плакали горько вокруг, стонало мужское молчанье.

А мать поднялась вдруг у гроба

и вдруг возвысилась, как изваянье.

Всего лишь промолвила несколько слов:

– За них, - и на гроб указала, - призвать бы к ответу кремлевских отцов!

Так, люди? Я верно сказала?!

Вы слышите, что я сказала?!

Толпа безответно молчала -

рабы!

И вот он, чудовищный итог рабства, безропотного долготерпения, вот причина, по которой опять и опять:

В Россию из

Афганистана

на черных крыльях монопланов плывут, плывут,

плывут гробы...

И не видно конца зловещей, трагической

веренице траурных рейсов... Происходило это на 68-м году «Великого Октября». Одно из «величайших достижений» советской власти - коммунистическое рабство остро ударило по сознанию поэта Ал. Соболева. И он заклеймил его позором. В назидание потомкам. Как исторический факт, исторический урок.

ИЗУВЕРЫ

Изувер - человек, доходящий до крайней, дикой жестокости. Изуверство - изуверский поступок, жестокость (С. Ожегов).

Последние годы жизни поэта Ал. Соболева... То, о чем я расскажу в этой главе, наверняка не имеет аналога в истории. Права ли я, назвав действующих лиц непридуманных событий изуверами, - судите сами. Трудно быть хладнокровным, бесстрастным «летописцем», когда приходится говорить о предсмертных физических и моральных страданиях самого близкого человека. Но я постараюсь, я обязуюсь сдерживать себя. Могут ли минувшие с тех пор два десятилетия «сгладить», «смягчить» засевшее в памяти глумление над умирающим, обреченным? Я не способна сказать «да».

Лежачего... бьют! И это не крик о помощи, а констатация факта, факта, не столь уж отдаленного по времени. Еще хуже, еще страшнее - бьют умирающего. И это не репортаж из пыточных камер. Таково недавнее прошлое, и касается оно автора знаменитого «Бухенвальдского набата».

Поправку в общепринятые нормы нравственности, известные по поговорке «лежачего не бьют», внесли не прожженные бандиты, которым все ни по чем, а оппонирующая Ал. Соболеву группа советских писателей. То, что они были издателями, следует понимать как знак повышенного к ним парт-доверия: еще бы, труженики, бойцы идеологического фронта, приученные перебирать ножками по узенькой дощечке цензурных ограничений. И не упасть. Не поскользнуться. Ловко лавировать.

Объектом ненависти этой боевой и несокрушимой «дружины» и стал в начале 80-х годов поэт Ал. Соболев. Неугодный партии. Безоружный. Без чьей-либо поддержки извне. С правами узника карцера. Инвалид войны, уже перенесший к тому же первую онкологическую операцию. Забытый.

Возникает вопрос: неужели нашлись люди (или нелюди), чтобы усугублять положение человека с названным запасом «прочности», да еще при одиночестве?!

Что касается Ал. Соболева, то он уже не тот, который в день своего пятидесятилетия заявил: «Я не хочу пока итожить, что людям дал, что - задолжал... И дальше в путь, и дальше в путь... Дел впереди - край непочатый...» К концу шестого десятка лет жизни, в последние тридцать лет перенасыщенной, изобилующей вереницей унижений и оскорблений на национальной почве, он без иллюзий, мужественно, даже с оттенком иронии «подводит черту»:

Так вот какая штука - я многого достиг: я - дедушка без внуков, писатель я - без книг...

Минор? Он обусловлен пока еще непонятной для Ал. Соболева, но уже начавшей свою разрушительную работу роковой болезнью. Заговорили чуткие струны инструмента тонкого исполнения - душа поэта, его интуиция. И породили слова с настроем, ему несвойственным.

Не знал он и того, что заодно со смертельным недугом суждено ему вынести бремя непосильной борьбы за выход своей первой и единственной книжки. Не мог он и предположить, что где-то «на вершине горы» зарождается лавина, которая сомнет, изуродует, скомкает его надежду на достойное появление перед читателями, что покинет он этот свет оскорбленным, скомпрометированным перед теми, кто поклонялся его славному детищу - «Бухенвальдскому набату».

Беда предстала перед ним замаскированной под реальную мечту. А началось все с одного из «театральных» жестов ЦК партии. К 40-летию Победы решено было порадовать писателей старичков-фронтовичков изданием каждому по авторской книжке. Профком литераторов известил Ал. Соболева, что изданием сборника его стихов займется издательство «Современник», куда он и должен поскорее сдать рукопись.

Есть такая, на мой взгляд, не очень милая забава: человек открывает дверь, а сверху, из

пристроенной как-то емкости, выливается на него вода... Затейники хохочут!.. Вовсе не шуткой выглядел холодный душ, которым встретили Ал. Соболева в «Современнике». Ему перво-наперво объявили, что смогут выпустить книжку объемом не более двух с половиной - трех печатных листов. Издательство перегружено рукописями. Следуя по коридору на выход, Ал. Соболев, сам не зная почему, обратил внимание на прикрепленный к информационному щиту лист бумаги. Не без интереса прочел оповещение о том, что поэтам - следовал ряд фамилий - предлагалось сдать в издательство рукописи в семь, восемь, десять печатных листов. У перечисленных поэтов не было «набатов», но был членский билет ССП. Ал. Соболев, конечно, сразу понял: ему в издательстве оказывают такую же честь, что и начинающему автору, которому выпускают книжечку в порядке поощрения... Если в других издательствах, о которых я рассказывала, расставляли Ал. Соболеву ловушки, притворялись, а потом обнажали клыки, то здесь, зная, что книжку издать придется, пошли напролом сразу, не мешкая, начав с ограничения объема рукописи. Тянуть время стали потом, по разработанному плану. Что такой план был, показали дальнейшие события.

А пока рукопись «Бухенвальдский набат» - так Ал. Соболев назвал предполагаемый сборник стихов - отправили поэту Марку Соболю на рецензирование. Чем руководствовались в «Современнике», избрав в качестве рецензента именно М. Соболя, мне неизвестно: с Ал. Соболевым он не воевал, заказной разнос делать не стал бы, говорят, что это был интеллигентный, порядочный человек, далекий от разного рода дрязг и склок. Только не стоит думать, что я хорошо отзываюсь о нем в отплату за положительный отзыв о рукописи «Бухенвальдский набат». А он нашел рукопись вполне приемлемой для издания, заявив, что может получиться добротная книжка. Не умолчу о том, что Марк Андреевич не пропел хвалу каждому стихотворению. Наоборот, некоторые он порекомендовал автору исключить из книги, над другими - поработать. Он открыл для себя, так как ничегошеньки не знал об Ал. Соболеве из-за замалчивания, что Ал. Соболев - поэт так необходимого в то время публицистического жанра. Высказал уверенность в успехе совместной работы автора и редактора.

А меня - может быть, я ошибаюсь - не покидает мысль о несостоявшемся замысле издателей из «Современника». Очевидно, у них имелись основания надеяться на разнос рукописи, ну, предположим, из-за сверхтребовательности М. Соболя. И это упрощало задачу, ибо позволяло немедленно отвергнуть рукопись. В чем-то они просчитались. Положительный отзыв обязывал издательство готовить сборник к выходу в свет.

А они вдруг, не поставив в известность автора, озаботились получением... второго отзыва о рукописи сборника стихов Ал. Соболева. Зачем? Какого? Наверняка отличного от сделанного М. Соболем. Но, как выяснилось позднее, поиск полярного мнения о стихах Ал. Соболева был сопутствующей задачей. Главная сводилась к изысканию способов тянуть время, растянуть выход крошечной книжечки на несколько лет. Никакого труда не составляло найти охотника забраковать рукопись Ал. Соболева здесь, в Москве, где жили-поживали сотни членов ССП. Но местный рецензент мог представить заключение за короткий срок - ну. через месяц, два... Слишком скоро. Не годится! И рукопись отослали на отзыв в... Вологду! Остановитесь и подумайте: с добрыми намерениями или наоборот? А вот и ответ: восемь месяцев - повторяю: восемь месяцев - сочинял некий Оботуров по-своему замечательный отзыв о стихах Ал. Соболева: он не обнаружил в рукописи ни одного не то что хорошего, просто сносного стихотворения. Все — черной краской, без белого пятнышка. «Бухенвальдский набат» рецензент разнес в клочья: беспомощные вирши! Их спасла музыка Мурадели. Помните реакцию миллионов? «А слова-то какие — мурашки по коже!»

Заказ Оботуров выполнил с блеском: украл у ракового больного восемь месяцев. Ну, как тут удержаться и не воскликнуть: «Ай, молодец!». И происходило все это в конце XX века, и не на необитаемом острове, а в стране, которую я с полным основанием назвала страной-тюрьмой. В самом деле, где еще могли придумывать пытки для смертельно больного признанного борца за мир?! Где еще издательство взялось бы доказывать, что кратчайшее расстояние между двумя точками не какая-то там прямая, а уж непременно и точно кривая, да с завитушками? И кто знал об этих манипуляциях с рукописью Ал. Соболева? Кроме «своих» - никто...