В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

Лейкин Николай Александрович

Костя покраснел и тяжело вздохнул.

– Сколько же с меня комиссионных? – спросил он.

– За две тысячи сто двадцать рублей. Вы морщитесь? Ну, хорошо. Я не хочу вас обижать и возьму с вас только сто рублей. Давайте сто рублей. Пусть будет сто рублей, – махнул рукой Шлимович и продолжал: – Ну, да за продажу товара на девятьсот рублей.

– Как? Еще и за продажу? – широко открыл глаза Костя.

– Да как же без этого-то? Ведь вы торговый человек и хорошо должны знать, что комиссионные за все берутся. Мне не хочется вас обижать, но ведь

я с вами провозился целый день. За продажу давайте… Ну, давайте хоть двадцать пять рублей. Всего сто двадцать пять.

Костя хотел отдавать, но спохватился.

– Я отдам, Адольф Васильич, но если я вам отдам сейчас, то останусь без денег, а деньги мне нужны до зарезу, – сказал он. – Не можете ли вы подождать эти деньги до продажи вами остальной партии купленного мной товара? – Ну, вот видите, даже и наличных денег не хотите заплатить, а между тем торгуетесь! Ну, давайте расписку без срока, но тогда уж надо будет причесть к ста двадцати пяти рублям проценты… Ну, хоть пять рублей, что ли, чтобы вас не обижать, – сказал Шлимович и прибавил: – Вы не сердитесь, голубчик… Тут дело торговое… Вы сами человек торговый и должны понимать, что деньги должны работать. – Хорошо, хорошо. Давайте, я напишу расписку, – согласился Костя.

– Адольф Васильич! Скоро вы? Ведь суп простынет, – торопила Лизавета Николаевна, заглянув в дверь.

– Сейчас, сейчас…

Костя принялся писать расписку.

Глава XV

Написав расписку в сто тридцать рублей и передав ее Шлимовичу, Костя Бережков начал прощаться с ним.

– Не пущу, не пущу без обеда, – сказал Шлимович. – У меня пообедаете. Ведь вы еще не обедали сегодня.

– Да… Но я уж как-нибудь… Поеду домой. Я уже говорил вам, что с дядей худо и он даже присылал за мной в лавку. Неизвестно, что там такое… Надо посмотреть, – откланивался Костя.

– Однако ведь обедать-то вы должны где-нибудь, так пообедайте у нас. Мы в четверть часа отобедаем. Ну, что вам значит четверть часа? Четверть часа больше, четверть часа меньше.

– Нет, уж позвольте… Вдруг умер старик? Там при нем эта самая его старая любовь Настасья Ильинишна с дочерью… Растащить могут. У старика деньги и под тюфяком, и под подушкой – во всех углах распиханы. Отпустите.

– Не отпустим. Все готово, все на стол подано. Давайте вашу шапку, – заговорила Лизавета Николавна и вырвала у Кости шапку. – Идемте и садитесь за стол. Мне с вами об Наде поговорить надо.

Она подхватила его под руку и потащила в столовую.

– Пока вы торговались, мы бы уж с супом покончили, – продолжала она. – Вы рассудите только одно: если старик умер, то уж все равно те деньги, которые у него под подушкой, слизнули. Садитесь… – посадила она его к столу.

– А что вы хотели со мной об Наде поговорить? – заинтересовался Костя.

– А вот сейчас… Выпейте водочки перед супом и закусите солененьким. Давайте и я с вами выпью. Вот так…

– Вы о Надюше-то, о Надюше-то… – нетерпеливо говорил Костя.

– Послушайте,

так нельзя держать девочку. Ведь вы ее держите почти в черном теле, – начала Лизавета Николаевна. – А между тем посмотрите, какой она успех в театре имеет. Ведь она теперь артистка, совсем артистка.

– Но что же я должен делать, Лизавета Николаевна? Ведь вот я уже купил ей ротонду. Брошку она просит – на днях бриллиантовую брошку ей куплю. Пятьсот рублей я уже ассигновал. Вот только Адольф Васильич поможет мне продать эти проклятые контрабасы и скрипки. Ротонда у ней будет сегодня; брошка – в конце недели.

– Что ротонда! Что брошка! У бедной девочки совсем обстановка не та. Ну, как она живет! Три клетушки, мебель дрянная…

– Недавно я ей в будуар мебель купил, – оправдывался Костя.

– На Апраксином рынке-то… за полтораста рублей… какую-то ситцевую мебель. Полноте… Да разве ей то нужно по ее красоте и таланту? Я и не актриса, но посмотрите, в какой обстановке держит меня Адольф Васильич. Бедная девочка пришла сегодня ко мне, взглянула на нашу обстановку и заплакала.

– Ах, она сегодня была у вас? – быстро спросил Костя.

– Была. Она ужасно огорчена. Уж я ее утешала, утешала…

Костя был в замешательстве.

– Лизавета Николаевна… Но я уж не знаю, право, как… Ведь у меня теперь денег нет, – пробормотал он. – Вот достал две тысячи сегодня, да и то товаром. Товар нужно еще продать.

– Знаете, что… Молоденькие женщины об этом не рассуждают. Это вот мы, старушки, можем рассуждать и быть с понятиями, а ей двадцать лет. Я все-таки пожила уже, лет на восемь старше ее, видала виды и понимаю, а ведь она еще совсем дурочка.

– Что же она говорила? – тревожно спросил Костя и перестал есть.

– Хорошенькую квартирку хочет, лошадей…

– Но где же я это все возьму? Вот умрет дядя и оставит мне что-нибудь, тогда…

– Не рассуждают, говорю, об этом молоденькие женщины. Я говорила ей, успокаивала ее, но она рвет и мечет. «А вдруг, – говорит, – его дядя еще три года проживет?»

Костя теребил салфетку и чуть не плакал.

– Мебель, пожалуй, я берусь вам достать в долг, – проговорил до сих пор молчавший Шлимович.

– Достаньте, Адольф Васильич, будьте другом. А что она, Лизавета Николавна, вам еще говорила?

– «Не может быть, – говорит, – чтобы он, будучи при таком большом дядином деле, не мог денег доставать».

– Ах, это она и мне поминутно говорит! Но, во-первых, у нас дело совсем небольшое, дядины деньги в домах и в капитале, а во-вторых, делом не я один заправляю, а ко мне цепной пес приставлен – старший приказчик. У него касса, а не у меня. Вот умрет дядя… Жалко, что вы ей не сказали, Лизавета Николаевна, что я ей уже ротонду купил. Прелестная ротонда, крытая бархатом, на черно-буром лисьем меху. Она спит и видит ротонду, и это ее утешило бы. Сегодня вечером, впрочем, я ей преподнесу ротонду… Одно вот только – как мне из дома урваться, если с дядей что-нибудь случилось?