В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова
Шрифт:
– Нет, нет, Исай Борисыч, не могу! Когда-нибудь уж в другой раз. А теперь я лечу к моей богине. Давайте мне мою ротонду и прощайте.
– Да ведь я на минутку вас прошу.
– И на минутку не могу.
– Ох, любовь, любовь! – вздохнул Кургуз и прибавил:
– Ну, приезжайте в другой раз, только поскорее. Вы ведь должны мне заказать хоть какую-нибудь пиджачную парочку. Расписку не забывайте.
– Нет, нет, я помню и приеду к вам в конце недели. Мне, в самом деле, нужно заказать себе черный сюртук.
Меховая ротонда была завязана в узел, и Костя, пожав Кургузу
– На Невский! В цветочный магазин! – скомандовал он извозчику.
Куплен был и букет из живых цветов.
Через полчаса Костя входил в швейцарскую «Увеселительного зала». Засуетились швейцары, сдергивая с него пальто.
– Постойте, постойте, – остановил их Костя. – Прежде всего, слушать команду. Вот этот маленький узелок останется у вас в швейцарской. Тут белье. А этот большой узел и кордонку с букетом вы снесете в оркестр, передадите капельмейстеру и скажете, что для Люлиной от Бережкова. Когда подавать на сцену – я сам скажу.
– Слушаем-с, ваше сиятельство.
– Да поняли ли, что я сказал?
– Все поняли, ваше сиятельство. Порядок известный.
– Ну, теперь снимайте с меня пальто. Или вот что, ротонду вы из большого узла выньте и так подайте капельмейстеру. Тут меховая ротонда, – суетился Костя.
– Хорошо-с, ваше сиятельство. Все исполним. Помилуйте, нам не в первый раз.
Из окна кассы выглядывала горбоносая фигура еврея-кассира и приветливо кивала Косте. Костя подошел к кассе и протянул кассиру руку.
– Оставил, оставил. Словно чувствовал, что вы придете, и загнул для вас билет первого ряда, – говорил кассир, сильно акцентируя по-еврейски.
– Спасибо, спасибо. Но разве сегодня так много публики? – спросил Костя.
– Ужас, ужас! И все какой публика! Самый первый сорт. Все на Люлину приехали. Все спрашивают: «Будет ли сегодня петь Люлина? Будет ли она петь?» Большущево актриса сделалась. Сам наш принципал сегодня пять фунтов конфектов ей в уборную послал, – рассказывал кассир.
Костя слушал и сиял. Что-то теплое, очень теплое подкатывало ему под сердце и заставляло усиленно биться. Лицо его горело.
– Мне еще нужно рассчитаться с вами, почтенный Моисей Ильич, – говорил он кассиру. – Я вчера занимал у вас на ужин. Моисей Ильич ведь вас, кажется?
– Как ни зовите, только хлебом кормите.
– Вот шестьдесят пять рублей. Давайте мою расписку обратно, получите деньги и впредь не верьте.
– Фай, фай! Как возможно! Таково хорошему господину, да чтобы не верить? Сто шестьдесят рублей поверим и даже больше, когда деньги есть, а не шестьдесят пять. Двести шестьдесят пять рублей без всяково слову дадим, Константин Павлыч! – распинался кассир, получая деньги и возвращая расписку.
– Ну хорошо, хорошо. Спасибо вам. В антракте приходите в буфет. Попотчую.
Когда Костя входил в театральную залу, на сцене стояла Надежда Ларионовна в своем голубом декольтированном полуакробатском костюме, блестела серебряной мишурой и пела, улыбаясь публике, припрыгивая и делая жесты. Костя вздрогнул, вспыхнул и со всех ног ринулся в первый ряд кресел. В оркестре суетился швейцар, укладывая у ног капельмейстера меховую ротонду
Глава XVIII
Надежда Ларионовна допевала уже последний куплет своей шансонетки, когда Костя Бережков добежал до своего кресла в первом ряду. Первый ряд был полон. Костя заметил нескольких новых посетителей, не из числа завсегдатаев. Были старики и юноши, статские и военные. Все они просто пожирали глазами Надежду Ларионовну, впивались взором в ее стройные бедра, обтянутые тельным трико, в ее сильно развитую обнаженную грудь. Какой-то старичок, сосед Кости по креслу, даже весь трясся как в лихорадке и нервно шевелил губами, направляя свой бинокль на Надежду Ларионовну. Наконец, она кончила, размашисто развела руками, улыбнулась и вприпрыжку убежала за кулисы. Раздался гром рукоплесканий. Юноши громыхали креслами, старичок неистовствовал, кричал и колотил биноклем о барьер. Костя соскочил с кресла, бросился к капельмейстеру и, перевесившись через барьер оркестра, громко шептал:
– Подносите… Сейчас подносите… Все подносите…
И букет, и ротонду подносите!
– Люлину, Люлину! – ревела публика.
Надежда Ларионовна показалась на сцене и в несколько прыжков очутилась у рампы. Из оркестра ей подали букет.
Она взяла его, улыбнулась, поклонилась и понюхала. Когда же из оркестра показалась меховая ротонда, крытая бархатом, она несколько смутилась и попятилась, даже замахала руками.
– Берите же, – шепнул ей капельмейстер.
Она колебалась и взглянула в кулису. Из-за кулисы выскочил режиссер и принял ротонду. Надежда Ларионовна передала ему и букет и принялась раскланиваться, прижимая руку к сердцу. Костя стоял в первом ряду, как раз против нее. Она взглянула на него, кивнула ему, улыбнулась и сделала ручкой. Вся кровь прилила в голову Косте. Он зачастил аплодисменты и буквально отбивал себе руки до боли.
Надежда Ларионовна снова убежала за кулисы. Но вызовы не умолкали.
– Бис, бис! – раздавалось в зале.
Показалась снова Надежда Ларионовна, и на этот раз в ротонде, накинутой на плечи. Эта шалость произвела потрясающий эффект. Стройные ноги ее, обтянутые розовым трико, еще резче выделялись на темном мехе распахнутой ротонды. В таком виде она повторила последний куплет.
Опять неумолкаемые аплодисменты, опять вызовы. Последний куплет ей пришлось повторить три раза. Надежда Ларионовна торжествовала, торжествовал и Костя.
С уходом со сцены Надежды Ларионовны опустился занавес и начался антракт. Публика первого ряда не расходилась, а, сгруппировавшись в проходе, толковала о Надежде Ларионовне.
– Замечательная певичка, положительно замечательная! – слышалось повсюду.
– И ведь заметьте, какая находчивость! – шамкал старичок. – Взяла и надела на себя ротонду и вышла в ротонде. Это так эффектно, так эффектно…
Старичок не договорил, распустил слюни, захлебнулся, зажмурил глаза и вместо окончания только покрутил головой. – Не знал я, не знал, что в таком захолустном кафешантанчике и такой замечательный цветок существует! – говорил совсем юный офицер другому.