В подполье Бухенвальда
Шрифт:
А мимо бегут и бегут, как на старой киноленте, судорожно подергивая конечностями, полосатые люди с носилками.
— Ну за что же? — растерянно спрашивает Яков. — Не стало двух человек и все. Как не было. — Лицо его морщится, как от зубной боли, потом багровеет, и, уже не сдерживаясь, он кричит:
— Рвать! Зубами рвать! Каждый немец хуже бешеного зверя!
— А ну, тихо! — неожиданно говорит незаметно подошедший Василий и тише добавляет:
— Кстати, конвоиры в черных шинелях не немцы. Это русские. Вернее, бывшие русские. Немецкие солдаты эту команду не обслуживают. Слишком плохо пахнет. Русские предатели, те, что с винтовками, да немецкие заключенные-уголовники
— Да, но что они делают? И почему бегом? — спрашиваю я.
— Видите ли, кроме огородных культур для эсэсовского гарнизона и оранжерей, где выращиваются цветы для жен командного состава, на этом огороде имеется установка для переработки человеческих испражнений. Люди на носилках перетаскивают этот груз, нагружая его лопатами, а зачастую престо руками. Это сейчас ветер с нашей стороны, а то бы вы сами догадались, что у них за груз. А почему бегом? Да просто для того, чтобы люди быстрее ослабли и погибли от истощения. Вот так они и работают по 12—14 часов в сутки с получасовым перерывом на обед.
— Непонятно, зачем это издевательство. Если им нужно уничтожить людей, проще и быстрее было бы расстреливать, — замечает Иван.
— Нет… Тут другой расчет. Кто подлежит немедленному уничтожению, тех не стесняются уничтожать. Для этого существует «хитрый домик», крематорий, да и еще ряд «остроумных» способов. Вы еще все это узнаете сами. А эти люди и все мы, да и вы, по-видимому, подлежим медленному уничтожению. При Бухенвальде имеется три завода, принадлежащих частным фирмам, кстати, один из них непосредственно Заукелю. Сейчас мы с вами на себе испытываем то, о чем когда-то учили, как капиталисты действительно, как сапрофиты (спасибо, Яков Семенович, что напомнил это слово), высасывают все живые соки из людей. Конечно, кто-то из высшего эсэсовского начальства имеет на этом большие деньги. Кроме того, Бухенвальд поставляет рабов многим предпринимателям в разных городах Германии. Для этого создано несколько десятков так называемых внешних команд. Расстрелять, конечно, проще всего, а польза какая? А тут и рабочая сила, и нажива, и другие выгоды. Вот вы сами видите, что даже нечистоты идут в дело. Даже крематорий дает доход.
— Это что же, как отопление, что ли? — опросил Яков.
— Не как отопление. Как ни странно, а даже при сжигании таких доходяг [4] , как наши заключенные, в печах крематория улавливается оттопленный жир, и его направляют на изготовление мыла. Остатки костей перемалываются на специальной мельнице, упаковываются в пакеты и тоже продаются как удобрение. Так-то, Яков Семенович!
— Черт-те что! Комбинат какой-то.
— Именно комбинат. Комбинат смерти. В этом вы еще убедитесь.
4
Так называли в лагере заключенных, дошедших до последней степени истощения.
— Такого и на царской каторге не было, — тихо говорит Иван Иванович.
— Ничего не поделаешь. Прогресс. Цивилизация. Эти двое несчастных еще легко погибли. Чаще с уличенного в малейшей непокорности срывают одежду и голого бросают в яму с нечистотами. Каждый день из этой команды не возвращаются десятки человек.
— Неужели и те, русские, черные, так же лютуют?
— В них уже ничего не осталось не только русского, но и просто человеческого. Как правило, предатели —
Подавленные увиденным и услышанным, мы молчим и не замечаем, как из-за угла барака к нам подходит плотный заключенный с зарубцевавшимся шрамом на левой щеке.
— Пойдем, Василий, — обращается он к нашему новому знакомому, — ребятам нужно идти на свой блок. Сейчас баланду принесут.
На прощание Василий дает каждому из нас по пайке хлеба и пачке сигарет.
— Только без вопросов, — заранее предупреждает он. — Просто ребята прислали.
Человек со шрамом беглым, но очень внимательным взглядом обежал наши лица, как сфотографировал, и они ушли.
— Кто же они такие? — задумчиво, как бы самого себя спросил Иван, подбрасывая на ладони пачку сигарет.
— Русские люди, — односложно ответил Иван Иванович и тут же уточнил: — Советские люди.
БОЛЬШОЙ ЛАГЕРЬ
Вот уже второй день, как кончился карантин. Мы уже не новички, а полноправные хефтлинги [5] , точнее, совершенно бесправные рабы.
5
Заключенные.
Нашу группу разбили по разным блокам, и я вместе со своим неразлучным Иваном попал в один из каменных блоков № 41. Эти мрачные каменные двухэтажные здания тремя рядами по пяти в каждом тянутся с востока на запад, отделяя северную часть лагеря с ее карантином и страшным гертнереем. Южнее, параллельно каменным блокам, расположены шесть улиц из деревянных бараков, образуя жилую часть большого лагеря. И наконец громадная площадь аппель-плац [6] с возвышающейся брамой главных ворот и мрачным зданием крематория.
6
Площадь проверок.
В противоположность малому лагерю здесь бросается в глаза какой-то подчеркнутый порядок и чистота. Узкие коридоры — улицы между блоками чисто выметены, стекла окон сияют безукоризненной чистотой, даже люди большого лагеря, несмотря на худобу и изможденность, кажутся чище и аккуратней.
Здесь царит страшный санитарный режим. Оказывается, несколько раз в Бухенвальде вспыхивали эпидемии и, не считаясь со смертоносной проволочной оградой под электрическим током высокого напряжения, выплескивались за пределы лагеря и растекались по территории Тюрингии, Саксонии, Гарца и другим центральным областям «третьей империи».
С многочисленных табличек, развешанных в жилых помещениях, красноречиво и многообещающе кричит закон коменданта лагеря: «Даже одна вошь — твоя смерть». Этот закон неумолимо претворяется в жизнь с чисто немецкой пунктуальностью. Специальные контролеры на вшивость периодически проверяют белье заключенных, и если обнаруживаются вши даже на совершенно здоровом человеке, то его вызывают к воротам и он исчезает бесследно. Независимо от этого закона заключенные сами, всеми мерами, стараются поддержать чистоту, сознавая, что и от этого зависит жизнь.