В подполье Бухенвальда
Шрифт:
Толпой вваливаемся в столовую, как лошади, стуча деревянными колодками. В нос бьет кислый запах вареной брюквы, но и он кажется таким заманчивым для голодных, истощенных людей.
В переполненном помещении столовой становится тепло, а потом даже душно.
Получаем по черпаку брюквенной баланды и усаживаемся каждый на свое определенное место за столом. Это лучшее время суток. Мы «дома»! Только на этом коротком отрезке деревянной скамьи мы живем. Утром здесь получаем свой микроскопический паек хлеба и запиваем горьковатой бурдой. После работы на этом месте проглатываем свою порцию противного брюквенного супа и какое-то время, до отбоя, можем побыть самими собой. Можно поговорить с соседом, можно зашить прореху в прорванной
В это короткое свободное время можно сходить в другой барак, чтобы проведать товарища, но горе тебе, если ты не окажешься на месте после отбоя.
Через многочисленные репродукторы, установленные на каждом флигеле, подается общелагерная команда отбоя, и сейчас же по всему лагерю переливчатой трелью начинают заливаться свистки лагершутцев. Каждый, где бы он ни был, бросает все и мчится на свое место. Через полчаса после отбоя на пустых улицах Бухенвальда в косых лучах прожекторов со сторожевых вышек кое-где маячат лишь косые тени блюстителей порядка, лагершутцев.
Лагершутц — это обязательно крупная и обязательно мрачноватая фигура в темно-зеленой шинели кайзеровских времен с черной повязкой на левом рукаве. В глаза лезут белые буквы «лагершутц», то есть «полицай», то есть враг.
Странным несоответствием на левой стороне груди выделяется красный винкель. Красный винкель — значит политический, значит коммунист. Трудно разобраться новичку во многих противоречивых впечатлениях первых дней. Только значительно позже нам удается узнать, как на посты внутрилагерного самоуправления пришли люди с красными винкелями, немецкие коммунисты. Долгие годы судьбы заключенных полностью находились в руках «зеленых» — уголовников, бандитов, поставленных фашистами во главе лагерного самоуправления. Эти отбросы человеческого общества в угоду своим хозяевам — гитлеровцам — до изуверства культивировали специальность убийц, но, убежденные противники всякого порядка вообще, они не могли обеспечить и лагерного «орднунга». В результате длительной, тяжелой, тайной борьбы более организованным и сплоченным «политическим» удалось внушить эсэсовцам, что только «красные» способны навести порядок внутри многотысячного лагеря. Придя на руководящие посты старост блоков, штубендинстов, лагершутцев, на должности бригадиров или десятников в некоторых рабочих командах, немецкие коммунисты с риском для жизни всеми мерами пытаются облегчить условия существования заключенных, но делают это незаметно, конспиративно.
Об этом мы узнали позже. А пока после отбоя каждый на своем месте аккуратно складывает свою одежду по ранее заведенному порядку. Поверх сложенных брюк укладывается куртка таким образом, чтобы вверху был виден винкель и личный номер. Это для ночных проверяющих.
Босые, в ветхом нижнем бельишке, бежим в холодную темноту спальни и с глухим гулом неоконченных разговоров и беззлобных перешучиваний заполняем соты многоярусных коек. После духоты переполненной столовой очень холодным кажется бумажный матрац, очень тонким — редкое одеяльце. Неумолимый закон Бухенвальда предписывает заключенным во все времена года спать с открытыми окнами. Очень «тронутые» такой заботой о нашем здоровье, мы по нескольку человек громоздимся на одной койке, стараясь как можно шире растянуть неподатливое одеяло и тесно прижимаясь друг к другу, пытаемся согреться теплом своих истощенных тел.
Сон овладевает сразу же, как глухим черным покрывалом окутывая сознание.
Спят раздавленные каторжным трудом люди и не чувствуют, как в холодной, наполненной человеческими испарениями темноте бродит ночной ветер осенней Тюрингии и как ни старается — не может развеять сладких снов. Кажется, нет такой силы, которая могла бы вырвать этих людей из крепких объятий сновидений.
Но такая сила нашлась. Сила простого,
В переполненном бараке-спальне в определенные дни сразу же после отбоя наступает мгновенная тишина. Слышатся приглушенные перешептывания:
— Сегодня не придет, наверно. Он вчера на тридцатом не закончил.
— Придет… Он же сказал, что через два дня придет. Значит — придет.
И он приходит. В темноте раздается спокойный глуховатый голос и, как бы продолжая недавно прерванный разговор, спрашивает:
— Так на чем мы остановились? — и тут же десятки голосов подсказывают, на чем остановился в прошлый раз невидимый рассказчик.
Оказывается, уже не первую ночь идет пересказ гомеровской «Одиссеи». Это не просто пересказ, а убеждение в возможности возвращения домой после бесчисленных странствий, мытарств и испытаний. Часто вместе с десятком притихших людей слушал я этот голос и мысленно старался представить себе этого чудесного повествователя. Кто он? К чему стремится? Зачем отрывает людей от их короткого отдыха?
То он рассказывает об Александре Невском и битве на Чудском озере, то о Василии Буслаеве, то об освобождении Москвы народным ополчением Минина и Пожарского, то воскрешает в памяти что-то из художественной литературы, а иногда просто импровизирует, но всегда измученные люди слушают его, затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. С первых же минут этот глуховатый голос властно завладевает вниманием слушателей и уверенно уводит их куда-то далеко от этой жуткой действительности, будит в душе лучшие человеческие чувства, зовет к борьбе. Первое время казалось странным, что люди с такой жадностью тянутся к этим рассказам, жертвуя часами кратковременного отдыха, и только позже стало понятным, что эти простые слова врачуют истерзанные души людей лучше, чем отдых их измученные тела. Чувствуется, что этот неизвестный тоже ведет борьбу за душу советского человека, только более уверенно, продуманно. Ранее читанная и перечитанная литература в пересказе невидимого рассказчика вдруг приобретает другую трактовку. Яркие картины истории и современности будят уверенность в себе, напоминают о человеческом достоинстве.
— Не спите? — иногда спрашивает он.
— Нет! Что ты! Давай дальше! На самом интересном! — дружно отзываются оживленные голоса.
— Самое интересное — это то, что человек в любых условиях может оставаться человеком. Нужна воля, вера в свой народ и преданность Родине. Ведь так?
— Этого нам не занимать, — слышится в ответ.
— Вот именно. Этого нам не занимать! — отвечает невидимый голос. — И кто знает, может быть, через десятки лет молодые поколения советских людей будут читать о наших мучениях и удивляться нашему мужеству.
— Это, что в плен попал, что ли? — раздается из дальнего угла. — В этом, что ли, мужество?
— Плен, конечно, позор, — спокойно отвечает рассказчик. — Но это налагает на нас особые обязанности. Мы тем более должны стремиться сохранить чистоту советского человека, чтобы потом честно смотреть в глаза своим близким. При желании даже здесь можно быть полезным Родине.
— Да… попробуй, — с сожалением тянет голос из дальнего угла. — Вон она, труба крематория, день и ночь дымит. Всю Германию не натопишь нашими костями.
— А ну, замолчи, рыбий потрох! — со злостью обрывает кто-то.
— Эх, жаль, что темно, да и далеко до тебя добираться. Я б тебе сейчас навел косметику, нытик чертов!
— Ладно, ребята! Спите, — слышно, как человек слезает с одной из коек и в темноте идет к двери. — Кстати, вчера войска Советской Армии опять заняли одиннадцать населенных пунктов. Сбито восемь немецких самолетов. Взяты большие трофеи, — слышится от двери.
— Да ты-то откуда знаешь?
— Знаю. Немцы в газетах пишут. Спите! — скрипнувшая дверь на миг пропускает из столовой пучок света, и опять темно и тихо. Каждый по-своему переживает только что услышанную новость.