В поисках будущего

loveadubdub

Но тетя Гермиона твердо намерена сохранять спокойствие.

– И что? – спрашивает она, немного приподняв брови.

И мама смеется снова злобным, жестоким смехом.

– О, да ты спятишь, когда это случится, и ты, на хрен, знаешь это, – выплевывает она.

– Ты не знаешь Скорпиуса, – говорит тетя Гермиона, ее голос одновременно зловеще спокоен и в то же время резок. Кажется, что она с трудом сохраняет лицо. – Не делай вид, будто ты хоть что-то о нем знаешь.

– Я знаю, что ты не выносишь это, – усмехается мама. – И я знаю, что Рон не мог это вынести, – все в комнате замерли при этом имени. –

И я знаю, как тебя убивает то, что ты притворяешься, будто ты с этим смирилась.

– Он любит мою дочь, она любит его. Это все, что имеет значение, – зловещее спокойствие исчезло, и вместо него появилась горькая раздраженность.

– Ага, – снова закатывает глаза мама. – Пока Люциус Малфой до них не доберется.

– Джинни, перестань, – наконец заговаривает папа, и мама поворачивается, чтобы расстрелять его взглядом.

– Не смей указывать мне, что мне делать! – шипит она. Потом она снова поворачивается к тете Гермионе. У меня ощущение, что они совершенно забыли, что мы с Кейт тоже в комнате.

– Знаешь что? Может, я слишком бурно реагирую. Я имею в виду, все мои дети – гребаные идиоты, – (она так же забыла, что я в комнате, или же она просто жестока), – но, по крайней мере, никто из них не настолько туп, чтобы путаться с Малфоями.

У моей тети очень красное лицо, и кажется, что она сейчас сотрет зубы в порошок.

– Не говори так о моей дочери, Джинни, – произносит она со всем самоконтролем, какой только смогла собрать.

Мама перебрасывает волосы через плечо и складывает руки на груди, становясь немного прямее:

– Ну, ты должна признаться, что, какой бы умной эта девчонка ни была, она иногда делает очень тупые вещи.

Вот и все. Тетя Гермиона взрывается, и весь самоконтроль испаряется. Слова, слетающие с ее языка, приправлены горечью и озлобленностью:

– Ну хорошо, давай поговорим о твоей дочери и о том, что она сделала с моим сыном! Или ты забыла?

– Гермиона… – это снова папа, но его во второй раз затыкают.

– Ой, да заткнись, Гарри, – выкрикивает она, лишь на секунду отводя тяжелый взгляд от моей матери.

Но, кажется, его это уже достало, потому что он тоже срывается:

– Вы обе, – кричит он вдруг, – просто, на хрен, прекратите!

Секунд десять длится тишина, а потом мама снова срывается, на этот раз на папу.

– Это твоя вина, – злобно обвиняет она.

Папа только моргает, а потом немного качает головой.

– Моя вина? Отлично, Джинни. Ну, расскажи же тогда, в чем эта моя вина?

Она, не колеблясь, исполняет его просьбу:

– Тебе всегда было на него насрать! Ты все время проводил, шастая где-то в роли Гарри-гребаного-Поттера, бросив меня здесь делать все в одиночку! И теперь взгляни, – она вскидывает руки. – Сынок весь в папочку! Тоже пошел и нашел себе наивную девчонку, которой теперь он сможет портить жизнь!

– Я здесь, в этой гребаной комнате! – ору я, потому что меня это полностью достало. Они все останавливаются и смотрят на меня. Знаю, я, наверное, выгляжу обезумевшим, но какого хрена они ждали? Они что все это серьезно? Говорят так, будто меня здесь нет, говорят все эти ужасные вещи! Кейт стоит в паре шагов от меня, и она выглядит настолько неловко, как я ее никогда в жизни не видел. На самом деле она совершенно в ужасе.

И в этот момент тишины

мама тоже ее замечает.

– Наслаждайся, пока можешь, милочка, – саркастично говорит она, и Кейт выглядит так, будто хочет исчезнуть. – Потому что вскорости ты будешь проводить все свое время, меняя подгузники и подчищая за остальными людьми. И так будет всю твою жизнь!

На это одновременно приходит три ответа:

– Оставь ее в покое! – я.

– Если ты так к черту несчастна, так почему ты еще здесь? – отец.

– Джинни, ты пьяна, тебе лучше заткнуться, – тетя Гермиона.

Мама с секунду колеблется, решая, кому первому ответить. Она останавливается на тете Гермионе, которая полностью восстановилась после своей кратковременной потери контроля. На самом деле она стоит совершенно спокойно и молча, когда мама начинает свою тираду:

– Ох, прости, Гермиона, – саркастически выплевывает она. – Прости, что я тебя расстроила. Я знаю, это самый непростительный грех на планете, верно? – она немного морщит нос и прищуривает глаза. – Я забыла, что у нас ведь только тебе можно расстраиваться. Ах да, и еще тебе, – беззаботно поворачивается она к папе. – Но только не мне. Я имею в виду, как будто он не был моим гребаным братом!

Не знаю, откуда это взялось и как вообще поднялась эта тема. Но это неважно, потому что, как оказалось, мама неделями (а может и годами) подавляла в себе эмоции, которые теперь с ревом выплескиваются наружу.

Тетя Гермиона только моргает при этих словах. А потом закрывает глаза и медленно говорит:

– Джинни, тебе лучше остановиться, – ее слова звучат намного более вымученно и напряженно, чем я когда-либо слышал.

– Пошли, – шепчет мне на ухо Кейт. В ее голосе наполовину паника, наполовину отчаяние. Она сплетает свои пальцы с моим, но я ничего не могу делать, кроме того, чтобы обалдело смотреть на сцену передо мной.

– Простите, что я расстроилась, – злобно говорит мама. – Я знаю, это непозволительно! Это предельно ясно потому, что ни один человек не спросил меня, как я себя чувствую! Это не имело ко мне отношения! У меня нет никаких прав расстраиваться!

Тетя Гермиона сейчас заплачет. Ее глаза наливаются слезами, и очевидно, что она изо всех человеческих сил старается сдержаться. Но это явно не тот разговор, в котором она хочет сейчас участвовать, и кто бы ее винил. Я почти встреваю и что-то говорю, но папа прерывает меня до того, как я начинаю.

– Хватит, – серьезно говорит он маме. – Сейчас не время.

Мама просто пронзает его взглядом, самым злым, что я когда-либо видел. Я много раз видел, как мои родители ругаются, но это самый холодный взгляд, что я видел. Мамин голос тих и мерзок, когда она снова заговаривает, переводя ледяной взгляд с папы на тетю Гермиону.

– Вы оба можете сходить и потрахаться. Теперь у вас наконец-то есть шанс, уверена, вам от этого станет намного веселее.

Она выходит, не говоря больше ни слова. Звук захлопнувшейся двери из коридора – единственный звук за долгую, неуютную минуту. Никто ничего не говорит, и никто не смотрит на других. Наконец папа и тетя Гермиона смотрят друг на друга, и у них какой-то молчаливый разговор. Он явно словно спрашивает у нее что-то, что она может понять, и она лишь качает головой в ответ. Тогда он уходит и идет за мамой.