В поисках будущего
Шрифт:
– Я просто спрашиваю себя, как бы все сложилось, если бы мы просто подождали, – тихо сказала она. – Если бы мы все сделали, когда сами захотим…
– Мы сделали так, потому что у нас не было выбора. Джеймс уже был, – он сказал это прямо, и ей сразу же стало еще хуже.
– Я знаю, – тихо призналась она. – И что за мать так подумает о своем ребенке?
Он не понимал. Он не знал, что она пытается сказать, и ему не хотелось спрашивать у нее пояснений. Этот разговор выматывал его, и от него он чувствовал себя еще хуже, чем до него. Она все же продолжила, объясняясь, хотя слова казались вымученными и больными.
– Я люблю его. Я люблю их всех. Я просто… Иногда
Он сам время от времени думал об этом, но для него это никогда не было проблемой. Он никогда не думал о беременности, как о чем-то, о чем следует жалеть. Это случилось, и им пришлось с этим разбираться. Если им и было о чем жалеть, так это о том, что было дальше – о тех годах, когда они испортили своих детей настолько ужасно, что превратили их в наглых испорченных людей. Это было то, что они как родители должны были предусмотреть и предотвратить, и не было смысла отрицать, что они провалились. Благими намерениями или нет, они все равно сделали что-то неправильно и были в чем-то виноваты в действиях своих детей.
Но все же. Они теперь взрослые. Дети выросли, и они могут принимать свои решения. У них с Джинни нет другого выбора, кроме как принимать эти решения и смиряться с этим, как могут.
– Мы не можем это изменить, Джинни, – ровно сказал он. – Мы приняли свое решение, они принимают свои.
– Но они принимают неверные решения, – сразу же заспорила она. – И Джеймс такой импульсивный! Он точно не понимает, что делает!
Гарри не мог не думать, что Джеймс отлично понимает, что он делает. Стиль жизни Джеймса не был тайной, и весь мир знал о его гламурном мире плейбоя. Если он хотел бросить все это, то значит у него были причины. Это было, наверное, немного импульсивно, но, по крайней мере, искренне.
Они ничего не говорили. Гарри оглядел свой кабинет, в котором всего неделю назад кричал на своего младшего сына и заставил его винить себя в том, в чем он не был на самом деле виноват. Он не мог поверить, как быстро все обернулось, как быстро все начало разваливаться. Он посмотрел на Джинни, которая сидела на стуле напротив него, и подумал, как часто на этом же месте сидел ее брат. И он почувствовал себя больным.
Это было нечестно. Было нечестно, что ему приходится иметь дело со всем этим дерьмом, когда все, чего он хотел, это найти секунду-другую, чтобы оплакать потерю своего друга. И конечно, он осознал, что сам хреново справился с тем, чтобы дать Джинни возможность оплакать своего брата. Это было ужасно и эгоистично, но бывало, что он не понимал, что кому-то может быть так же плохо, как ему. Но конечно, он знал, что это неправда. Рон был его лучшим другом, верно, лучшим, что у него был или мог бы быть. Но у него была жена, дети, родители, братья и сестра, и целый мир людей, которые так же оплакивали его потерю. И Джинни была одной из них. Он не был к ней справедлив, он понимал это, но он не знал, как это исправить. Черт, он не понимал, как вообще что-либо исправить.
Он никогда не чувствовал себя таким беспомощным.
– Что ты хочешь делать? – тихо спросил он, в миллионный раз старательно избегая ее взгляда. – Насчет нас, – закончил он, отвечая на вопрос, который она не стала бы задавать.
Он услышал ее вздох, но не оглянулся. Он несколько секунд подождал ее ответа.
– Без тебя мне хуже, – пробормотала она.
Значит, жизнь с ним была меньшим из двух зол. Он не знал, что об этом думать, но он не знал, что думать обо всем этом вообще. У них с Джинни были проблемы, и у их детей
– Скажи Гермионе, что я хотела извиниться, – продолжила она, и он посмотрел на нее. Ее глаза были еще мокрыми, и в любую секунду могли начать капать новые слезы. – Мне жаль, что я это сказала. Я знаю, что это неправда.
Он почувствовал, как по нему прокатилась волна недоумения. Конечно, это должно было вернуться к Гермионе. Он не мог объяснить ту упорную потребность защищать ее и заботиться о ней, что он ощущал, не выглядя при этом влюбленным. Но он не был влюблен, это точно, и это тяжело было объяснить кому-либо чужому. Из всех людей в мире были те, кто сражался за него, жертвовал всем, кому он был обязан больше всех – это были Рон и Гермиона. У них была настоящая связь, и после всех этих лет он все еще не сделал ничего, чтобы им отплатить. Он не знал, мог ли он вообще это делать, но он знал, что должен убедиться, что Гермиона в порядке и что с ней все будет хорошо.
И он снова поставил Джинни на второй план.
И он ненавидел себя за это и знал, что был совершенно неправ и что должен был лучше сохранять баланс. Но что он мог еще сделать. Джинни много раз за все эти годы говорила, что чувствует себя второстепенной в его жизни, и вот пожалуйста, он доказал, что она совершенно права. Но он не знал, что еще делать. Он не знал, как сохранять баланс. И он не знал, поймет ли это когда-либо.
Всю свою жизнь он думал, что поступает правильно. Он всегда старался делать то, что должен. Но теперь весь его мир разваливался, и он понятия не имел, что делать.
А еще меньше он понимал, что правильно.
========== Глава 44. Роуз. 23 марта ==========
Прошло три недели.
Кажется, будто прошло пятнадцать лет с папиной смерти, и все равно бывают минуты, когда я забываю, что он действительно умер. Иногда я все еще жду, что он придет к ужину, и, когда я вчера увидела заголовок в газете, что игроки Пушек замешаны в налоговом скандале, первое, что я подумала, было: «Интересно, слышал ли уже папа». Это так странно – странно, что он никогда не выйдет на завтрак, никогда больше не будет докучать мне бесконечными разговорами о квиддиче и Пушках. Иногда все это кажется сном.
Но все постепенно входит в свою колею.
Это странно, но я не могу не чувствовать вину, когда мы все идем обедать или за покупками в Косой Переулок. Есть такие случайные мелкие вещи, которые доказывают, что все действительно возвращается к рутине. Это такие типичные, среднестатистические события, на которые я обычно не обращаю внимания, но теперь, когда я останавливаюсь и задумываюсь об этом, я чувствую себя виноватой, что возвращаюсь к нормальной жизни. Вернуться к этому означает пережить. А я не знаю, насколько я к этому готова. Или, во всяком случае, я не знаю, насколько я должна быть готова.
Хватает ли трех недель на то, чтобы вернуться к нормальной жизни после смерти вашего отца? Вряд ли. Но моя жизнь еще не вернулась к полному порядку, и я могу вас заверить, что она никогда по-настоящему не вернется. Мама говорит, что мы не можем просто сидеть и ничего не делать, и она права. Если она может подняться утром и пойти на работу, то могу и я.
У нас со Скорпиусом было в последнее время много серьезных разговоров. Разговоров о будущем, разговоров настоящих взрослых, таких, что одновременно бодрят и пугают тебя. Конечно, мы не во многом согласились, так что это не слишком потрясающе.