В поисках мальчика. 2137 год
Шрифт:
– Будь осторожен, мой мальчик! И поторопись, поезд скоро поедет. Я не хочу тебя потерять! – прокричала она.
Что-то изменилось. Я понял это не сразу, но почувствовал, что мальчик – это я. Не взрослый мужчина, которым я был, а маленький мальчик. Но странным образом меня это не удивило, словно я был им всегда. Мне это даже нравилось.
Подобравшись к машине, я увидел, что она намного больше, чем казалось издали. Перед ней на белом платке были аккуратно разложены красный сигнальный пистолет и красные патроны к нему. Еще здесь были какие-то красные свечки, наверное динамит. Оружия не было.
Прозвучал гудок поезда. Нужно было торопиться. Заклепку получилось отстегнуть не сразу, но наконец пистолет был у меня в руках.
Снова что-то вмиг изменилось. Подул ветер. В мгновение ока вечер сменился ночью, ночь – утром, утро – днем и день – вечером, и так несколько раз. Мне кричали с поезда, чтобы я поторопился, но я мог лишь стоять как вкопанный и смотреть, как с бешеной скоростью к нему подбегают люди и грузят что-то в вагоны. Казалось, за несколько секунд он был нагружен, и вот его уже нет! Он умчался по железной дороге. Вдали был виден только дым из кабины машиниста.
В отчаянии я не понимал, что делать. Все выглядело каким-то наспех брошенным, кругом не было ни души. Солнце садилось за горы в пугающе красивый закат, который предвещал что-то темное. Сбежав с холма, я не увидел ни дороги, ни домов поселка. Наконец мне удалось отыскать железнодорожные пути. Еще не полностью стемнело. Я знал, в какую сторону уехал поезд, и знал, что поезд – это моя жизнь, но не спешил идти или бежать по рельсам. А как было бы здорово, если бы я управлял этим поездом. Ведь у меня был шанс! Быть пассажиром – плохой вариант, ведь это означает надеяться на других. Но тогда кто вытащит меня из этого тумана? Есть и третий вариант – наихудший.
Лежа на рельсах, я смотрел на звезды, которые становились все ярче.
– Иди сюда, скорее! Иди сюда! – слышал я шепот. Это ее голос, той хорошо знакомой мне девушки, это она звала меня и называла мальчиком. Но где же она? В поезде. Тогда почему я слышу ее так отчетливо, будто она сейчас рядом со мной? И кто она для меня? Ведь я знаю ее, но не могу вспомнить, откуда…
Стемнело, и я проснулся.
Вокруг были лишь темнота и холод. Я попытался привстать на лежанке из досок и тряпок. Мне удалось облокотиться на правую руку, и, прищурившись, я наконец начал понимать, где нахожусь. Сознание постепенно вернулось ко мне. Я в тюрьме. Я заключенный, осужденный на очень долгий срок. Моя клетка висит на металлическом тросе над темной пропастью.
Сон был намного приятнее, чем реальность, в которой я обнаружил себя.
Здесь от меня не зависело ничего. Я просто плыл по течению, стараясь не сойти с ума.
И я заплакал, заплакал от того, что проснулся.
– За что мне все это? За что?
ГЛАВА 2. Домашние клетки
Клетки были разными: в одних можно было ходить выпрямившись в полный рост, в других – передвигаться только нагнувшись, а иногда и ползать почти на коленях. В некоторых клетках было достаточно места, чтобы лежать нескольким людям, а в других – настолько тесно, что ноги постоянно свисали сквозь прутья. Все клетки висели над тёмной пропастью на стальных балках, закреплённые цепями.
Это было страшно, но, поскольку нас здесь было около тысячи, чувство
Иногда здесь появлялись невменяемые, которые раскачивали клетку на общей балке. Были случаи, когда стальные балки не выдерживали, и несколько перекрытий обрушивались, ломая нижние клетки и унося жизни. Наверное, поэтому некоторые клетки отличались от других новыми швами. Надзиратели, чтобы усмирить буйных, пускали по клетке ток, но страдали от напряжения все, кто был на балке, то есть обитатели в среднем десяти клеток. Однажды так досталось и мне. Один псих так упорно выкрикивал непонятные лозунги о конце эры зелёной корпорации, что его долго не могли утихомирить. Вот тогда я, можно сказать, еле выжил. Но страха или боли почти не ощущал: желание умереть всегда казалось выходом. Наверное, здесь все считали, что выход только один: по-другому уйти отсюда было нельзя.
Иногда неудобства доставляли и соседи сверху. Они могли справлять нужду, не дожидаясь прогулки, а мылись мы только перед сменами, то есть чаще всего раз в три дня. Иногда и вовсе несколько недель не мыли – из-за каких-то проблем с водой, в которые нас не посвящали.
Несмотря на то что все мы говорили на разных языках, я старался устанавливать контакт с соседями. Возможно, нас подсаживали так специально, чтобы мы не могли понимать друг друга. Возможно, это я говорил на редком языке, а может быть, мне просто не везло с собеседниками.
Но однажды всё изменилось. Я познакомился с адекватным соседом, который оказался оптимистом и шутником. К тому же он немного разбирался в анатомии человека.
У него были хорошие тряпки, и он сплел из них гамак. Я завидовал ему, потому что достать такие тряпки было очень сложно. Мы договорились, что тот, кто будет умирать, оставит всё другому, ну если конечно его куда-нибудь не переведут. Его номер был 2225, а мой – 2220. Удивительно, но я не помнил, как оказался здесь; казалось, вся моя жизнь прошла в этой клетке. У него тоже отсутствовали какие-либо воспоминания, но что-то тянуло нас друг к другу. Если наши номера близкие, то, возможно, у нас есть что-то общее, и вместе мы сможем это вспомнить? Именно этот 2225-й и рассказал мне о сооружении, в котором нас держали.
Я думал, что мы находимся в огромной яме, но это была не яма. На самом деле мы находились в заброшенном атомном реакторе, а точнее – в градирне. Внизу, на поверхности земли, среда была почти не пригодна для жизни, поэтому нас держали здесь. А ещё внизу были какие-то лаборатории, и иногда заключенных, подцепив крючком на тросах, спускали туда вниз. Что было с ними дальше – никто не знал. Одни говорили, что там с больными узниками происходят ужасные вещи; другие, как 2225-й, видели там возможность обретения свободы. Но одно мы понимали, никто оттуда не возвращался.