В поисках солнца
Шрифт:
3. В чём суть преданности?
Джей молча сидел там, где его оставил Дерек — в чужой гостиной — и смотрел в пустоту.
Все его мысли сводились к тому, что он никчёмное, подлое существо, которое поставило личные привязанности выше долга.
Возможно, проблема Джея была в том, что его воспитание в клане оказалось не закончено. Ему успели привить вполне определённый кодекс чести, но не успели научить выставлять систему приоритетов. Поэтому у Джея не было шансов пересмотреть однажды принятые им решения — он полагал, что человек честный своих
Однажды постановив сам в себе, что он будет верен господину Михару, Джей основал на этом решении свой внутренний стержень. Это решение не предполагало ни пересмотра, ни уточнения, ни отмены.
Джей сам толком не знал, почему не выдал объекта — он, совершенно точно, не намеревался ничего утаивать. Но всякий раз, как ему следовало бы начать докладывать о том эпизоде, внутри него рождался глубокий, болезненный протест, и он произносил что-то другое, а совсем не то, что собирался, и в итоге так и ушёл, не сказав главного.
Он чувствовал и знал, что должен пойти к патрону и во всём признаться; но он не мог теперь найти в себе сил на этот поступок. Он ощущал себя предателем и соучастником преступления — и не видел для себя никакого выхода.
«Я должен пойти и сказать», — снова и снова повторял он внутри себя то, что соответствовало его убеждениям.
Но всякий раз, как он твёрдо решал, что вот сейчас пойдёт и скажет — внутри него снова поднималось болезненное, мучительное чувство, сжимающее все внутренности как в тиски, до реальной боли в животе и до невозможности сделать глубокий вдох. Джея трясло и лихорадило, как если бы у него поднялась температура, и он только твердил внутри себя: «Я должен, должен!..» — и всё никак не мог пойти и сделать.
Неизвестно, до чего бы он домучил себя этими метаниями, но на очередном витке его прервал вернувшийся от Михара Дерек — хмурый и недовольный. Некоторое время он молча пытался обуздать свой гнев — он не ожидал, что цивилизованная Анджелия лишь на бумаге ушла так далеко вперёд от варварского Ньона. Но, как оказалось, и там, и там политики были совершенно одинаковы: смотрели на людей вокруг себя как на орудия для достижения цели, а не как на живых людей.
С точки зрения Дерека, решение Михара было одним из худших возможных — хуже было бы только принуждать Джея и дальше следить за ним. Джей был живым, дышащим, любящим существом, сутью которого была верность своему патрону. Как сообщить парню, что патрон его, по сути, передал другому, Дерек себе не представлял.
— Джей! — наконец, попытался он как-то начать разговор и, поймав унылый и мрачный взгляд, неуместно оптимистичным бодрым тоном заявил: — Мы с вашим патроном договорились! Ваше нынешнее задание можно считать оконченным. И… хм… — он запнулся, покопался в бороде и выдал: — В общем, я взял на себя обязательства по помощи вам с дальнейшим трудоустройством.
Чего бы ни ожидал от беседы Джей, но явно не этого. Растерянно сморгнув, он попытался вникнуть в суть этих слов, но не преуспел — ему было совершенно не ясно, о чём это они там договорились, причём тут какое-то трудоустройство и что, в конце концов, ему делать со своим так и не прозвучавшим признанием.
—
Кашлянув, Дерек моргнул пару раз и неловко попытался развить мысль:
— Ну, господина Михара не очень интересует вопрос, где и как вы хотите работать дальше, так что мы решили, что лучше вам с этим помогу я.
Джей соображал долго, но Дерек, исчерпав запасы своего мужества, необходимого для разговоров подобного толка, не стал ничего добавлять к уже сказанному.
Так ничего и не поняв в происходящем, Джей, наконец, спросил:
— Я могу с ним поговорить, сэр?
— Да, конечно, — быстро согласился Дерек. По лицу его, впрочем, прошла ощутимая тень: он от такого разговора не ждал ничего хорошего.
И, в самом деле, оказался прав.
Джей и сам-то не знал, о чём и как собирается говорить — но Михар и слова ему сказать не дал. С весьма ощутимым раздражением в голосе он заявил Джею, что тот полностью переходит в распоряжение господина Анодара, и все вопросы по устроению своей дальнейшей судьбы — а также судьбы сестры — должен теперь решать с ним, и его, Михара, всё это более никак не касается.
Побледнев чуть ли ни до синевы, Джей совершил деревянный какой-то поклон, помертвевшим голосом ответил:
— Прошу прощения за беспокойство, господин, — и вышел.
В голове у него шумело что-то несусветное, и, прислонившись спиной к стене, он сел на корточки и прикрыл глаза.
Джей, упаси Боже, не считал себя равным Михару — и даже не претендовал ни на что подобное — но всё же полагал, что между ними имеют место отношения. Со стороны Джея эти отношения строились на глубокой искренней благодарности и готовности служить своему патрону верой и правдой. И он не то чтобы ждал в ответ чего-то наподобие отеческой любви — но, во всяком случае, полагал, что имеет право на уважение.
Ситуация, в которую он угодил ныне, оказалась настолько неожиданной и болезненной, что он напрочь позабыл о своей собственной провинности — утаённой попытке побега. Она, так неотвязно мучившая его последние сутки, вдруг затерялась на заднем плане за осознанием того факта, что его только что передали из рук в руки, как какую-то вещь, да ещё и в комплекте с сестрой.
Джей никогда не торговал своей верностью — и это скорее было вопреки воспитанию, полученному в клане, ведь верность наёмника принадлежит тому, кто её оплатил. Но настоящим наёмником Джей так и не стал, и верность свою он отдал Михару совершенно бескорыстно.
Трагическая болезненность его нынешнего положения проявлялась особенно контрастно на фоне его давешних переживаний. Он ведь уже почти додумался до мысли, что лишь смерть сможет смыть его позор — утаённые от патрона факты — и, пусть не успел ещё подумать об этом словами и чётко вообразить это решение внутри себя, уже чувствовал, тем не менее, свою готовность умереть, лишь бы хоть так искупить своё предательство. На фоне этих несколько драматизированных, но безусловно высоких чувств простое михаровское «меня всё это более никак не касается» выглядело особенно пустым, насмешливым и мелочным.