В пору скошенных трав
Шрифт:
— Ханурики, запе-вай! — зычно пророкотал Старобрянский, и Семенов тотчас сипловато затянул:
Возьмите пример с доходяги,
Поедет он в поле пахать…
У ворот их поджидал человек в английском кожаном реглане и каракулевой шапке. Было странно видеть его, такого плотного и «довоенного», и у каждого шевельнулась в душе невольная неприязнь — ее независимо ни от чего вызывали все упитанные мужчины, носившие добротную штатскую одежду. Сейчас, правда, неприязнь эта длилась недолго. Увидев школьников, человек пошел навстречу,
— Опаздываем, ребята!
Вытянул руку с часами, укоризненно щелкнул по циферблату.
— Все собрались?
Тяжело поднялся на ступеньку проходной.
— Товарищи школьники! Мы вас позвали помочь строителям прибраться на новой станции метро. Называется она «Измайловский парк». Вам дадут носилки, лопаты, метлы и покажут, куда носить мусор. Надеемся, работать будете по-фронтовому, не уроните чести своих отцов и братьев, сражающихся против немецко-фашистских захватчиков!
Сторожиха, путаясь в тулупе, приоткрыла створку ворот, и они вошли за забор. Неподалеку — закрытое лесами здание, пока еще мало похожее на станцию метро.
Человек в кожане прохромал впереди до самого входа, ввел их внутрь и показал боковую лестницу, по которой надо спуститься на перрон.
Даже отсюда, сверху из-за лесов, угадывалось, что станция не похожа на прежние, так просторна ее горловина, освещенная лампами, и свет терялся в глубине, в пыли, как в вечерней долине. Запах цемента непривычный и шум стройки…
Внизу и вовсе что-то вроде стадиона… Три пути, широкие платформы… Особенно поражали три пути… В этом крылось даже что-то загадочное — зачем столько? И сладкая праздничная догадка: это ж для послевоенного времени! Тогда, потом, после войны, понадобятся все три линии! И это было приобщением к чьей-то провидчески-смелой мысли, к делу, протянутому в будущее.
На перронах — песок, обломки камня, щепки, мусор.
— Школьники, алё, школьники! Айда в тоннель! — машет девушка в ватнике, заляпанном известкой.
По деревянной лесенке спустились на рельсы; там в нише лопаты, носилки, метлы.
Егору досталось в самом конце перрона мести мусор. Вместе с ним попал Семенов и двое из девятого класса. На станции было совсем тепло, и они, разогревшись от работы, скоро скинули верхнюю одежку, сложили на верстаке мраморщиков, уже закончивших свое дело. Тепло в таком огромном помещении тоже было необычным и удивительным…
А Егор вспомнил вдруг цех завода — какое-то отдаленное сходство мелькнуло, в шуме ли, в высоте потолка — не скажешь. И тогдашняя работа… Ему доставалось прибираться у станков. И сейчас эта метла в руках…
С непривычки Егор вспотел и задыхался — слишком много вкладывал сил, но постепенно нашел свой размах, стал расчетливей в движениях…
И еще вспомнилась уборка ржи в самом начале войны, в деревне у деда… Егор жал серпом и вязал снопы вместе с другими школьниками и женщинами. Дед дал ему свою косу, чтоб косил по-мужски. Он тогда наловчился; и сейчас, водя метлой, вспоминал вымахи косьбы, и они помогали ему войти в строй нынешней работы… В ту осень, вернувшись из деревни, он и поступил на завод. И сейчас не столько даже в мыслях, сколько в движении этом полузабытом оживала память пережитого, проносились чувствования, выплывшие из давних глубин и казавшиеся потерянными…
Семенов тоже начал с азартом и быстро устал — не мог приспособиться. От пыли першило
От подметания устав,
На эскалатор зонт не ставь.
Держи свой чемодан и трость —
Здесь ты работник, а не гость!
Егору нравится, он посмеивается одобрительно и гордится в душе, что первым услышал стишок для нового «Теленка». Семенов загадочен для него этим своим непрерывным сочинительством в любое время, всегда, независимо ни от чего. Есть в нем умение подняться над мелочностью жизни, над голодным и знобким существованием, воспарить в недоступность; и вдруг неожиданно принести оттуда стишок…
Вот машут метлами вместе. Егор кучу мусора намел, а Семенов еще забавную игрушку сделал; и в глазах его — тепло, глубина, проникновение…
Постепенно все упорней подгладывает голод — и слабость приходит.
Егор сегодня не очень-то поддается — за еду он спокоен. Бабушка на обед сварит… О-о-о, что она сварит! В сверточке, подаренном Аликом, оказался б р и к е т к а ш и. Егор помнил всякую буковку на обертке. На одной стороне напечатано: «КАША ОВСЯНАЯ. ВЕС 200 г.». На другой, пропитавшейся жиром, (каша-то не хухры-мухры!): «НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ, ВРАГ БУДЕТ РАЗБИТ, ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ!»… Еще в подарке было шесть кусочков сахара и три больших сухаря… Если в день даже по два кусочка делить между мамой, бабушкой и Егором, то сахара хватит на три дня!
Он давно заметил: холод легче переносится, когда знаешь, что дома тепло; а голод не так донимает, когда в шкафу лежит брикет овсянки.
9
Тускловатая лампа на столике у кровати. Пузырьки с лекарствами. Увязшее в подушке лицо.
— Новая станция?.. «Измайловский парк»? Ты получше расскажи, Егорий… С самого начала…
Алика мучают боли, иногда он пристанывает, вытягивается или сжимается, тяжело дышит. Егор хочет ему помочь, спрашивает о лекарствах…
— Ты знай рассказывай, на меня не гляди… Ты рассказываешь — вот и лекарство… Комната наша — лекарство… Кровать домашняя — лекарство… Ну-ну, значит, мужик в кожане, тыловая вша — навстречу… И что он? Стал болтать о положении на фронте?.. Оказался — фронтовик? Правая нога?..
Постепенно Алик успокаивается, и Егор уже не впервые с удивлением и радостью убеждается, что рассказы его и впрямь помогают другу.
Все это очень еще непривычно… Ведь он почти не верит себе, что Алик тут, рядом, дома; а когда видит его, с трудом свыкается, что больной этот тощий парень и есть Алик… И, убедившись, что Алик здесь, не перестает удивляться и радоваться, что самым присутствием своим помогает ему…
Так они долго разговаривают и отдыхают — один от болезни, другой от усталости дневной.
И раздался нежданно дальний грохот орудий, и дрогнуло окно.
Алик приподнял голову.
— Зенитки. Налет… Иди, Егорий. У нас бомбоубежище во дворе, за углом — направо. Я перележу, а ты беги!
Егор слушает и не может понять, о чем это Алик… И догадался наконец, рассмеялся, расхохотался.
— Ты что ж, салют за налет принял?!
Алик растерянно посмотрел, виновато опустился на подушку.